Дела «Континенталя». Бархатные коготки. Мэллори - [30]

Я покрутил головой.

— Ты в полном порядке, — сказал я, стараясь, чтобы голос мой был столь же равнодушным, как и мои слова.

— Ты свинья! — Ее улыбка стала еще нежней. — И именно потому, что ты такой, я сижу здесь и раскрываю перед тобой душу. Если бы ты обнял меня, прижал к своей груди, которую я и так ощущаю, если бы сказал, что меня вовсе не ждет тюрьма, это, конечно, обрадовало бы меня. Но если бы ты приласкал меня, ты стал бы только одним из многих, которые любят меня, которых я использую и после которых приходят следующие. А поскольку ты не делаешь ничего такого, поскольку ты сидишь рядом со мной, как деревянный, я жалею тебя… Маленький, толстый детектив, если бы это была игра…

Я пробормотал что–то неразборчивое и с трудом удержался, чтобы не облизать пересохшие губы.

— Я войду сегодня в тюрьму, если ты действительно тот самый твердый мужчина, который без всякого интереса слушает, как я объясняюсь ему в любви. Но до того, как я войду туда, разве ты не можешь признать, что я больше чем “в полном порядке”? Или хотя бы дай мне понять, что если бы я не была преступницей, твой пульс бился бы чуточку чаще, когда я касаюсь тебя. Я иду на долгий срок, в тюрьму, может, даже на виселицу. Сделай что–нибудь, чтобы я знала, что не говорила все это мужчине, который попросту скучал, слушая меня.

Ее серебристо–серые глаза были полузакрыты, голова откинута.

Какое–то время она смотрела на меня широко открытыми серыми глазами, в которых только что были спокойствие м нежность и которые теперь слегка хмурились, словно боль свела ее брови.

Я отодвинулся от нее и включил двигатель.

Уже перед Редвуд—Сити она снова положила ладонь на мое плечо, легонько похлопала и убрала руку.

Я не смотрел на нее, и она не смотрела на меня, когда записывали анкетные данные. Она назвалась Джейн Делано и отказалась говорить без адвоката. Все это длилось недолго.

Когда ее уводили, она задержалась и сказала, что хочет поговорить со мной с глазу на глаз.

Мы отошли в угол.

Она придвинулась ко мне так, как в автомобиле, и я снова ощутил тепло ее дыхания на щеке. И тогда она наградила меня самым гнусным эпитетом, какой только знает английский язык.

Потом она пошла в камеру.

ОБРЫВОК ГАЗЕТЫ

— О смерти доктора Эстепа мне известно из газет, — сказал я.

Худая физиономия Вэнса Ричмонда недовольно сморщилась:

— Газеты о многом умалчивают. И часто врут. Я расскажу, что известно мне. Позже вы познакомитесь с делом, и, возможно, добудете какие–то сведения из первых рук.

Я кивнул, и адвокат начал свой рассказ, тщательно подбирая каждое слово, словно боясь, что я могу понять его неправильно.

— Доктор Эстеп приехал из Сан—Франциско давно. Было ему тогда лет двадцать пять. Практиковал в вашем городе и, как вы знаете, стал со временем опытным хирургом, всеми уважаемым человеком. Через два–три года по приезде он женился; брак оказался удачным. О его жизни до Сан—Франциско ничего не известно. Он как–то сказал жене, что родился в Паркерсберге, в Западной Вирджинии, но его прошлое было таким безрадостным, что не хочется вспоминать. Прошу вас обратить внимание на этот факт.

Две недели назад, во второй половине дня, на прием к доктору пришла женщина. Он принимал у себя в квартире на Пайн–стрит. Люси Кой, помощница доктора, провела посетительницу в кабинет, а сама вернулась в приемную. Слов доктора она расслышать не могла, зато хорошо слышала женщину. Та говорила довольно громко, хотя, судя по всему, была чем–то напугана и умоляла доктора помочь ей.

Люси не расслышала всего, что говорила женщина, но отдельные фразы смогла разобрать. Такие как: “Прошу вас, не отказывайте”, “Не говорите “нет”.

Женщина пробыла у доктора минут пятнадцать, а когда наконец вышла из кабинета, то всхлипывала, держа платочек у глаз. Ни жене, ни помощнице доктор не сказал ни слова. Жена вообще узнала о визите неизвестной только после его смерти.

На следующий день, после окончания приема, когда Люси надевала пальто, собираясь домой, доктор Эстеп вышел из своего кабинета. На голове его была шляпа, в руке — письмо. Люси заметила, что он бледен и очень взволнован. “Он был цвета халата, — сказала она. — И ступал неуверенно и осторожно. Совсем не так, как обычно”.

Люси спросила, не заболел ли он, но доктор ответил, что все это пустяки, всего лишь легкое недомогание, и что через несколько минут он придет в норму.

С этими словами он вышел. Люси, выйдя вслед за ним, увидела, как доктор опустил в почтовый ящик на углу письмо и тотчас вернулся домой.

Минут через десять вниз направилась жена доктора, госпожа Эстеп. Но, не успев выйти из дому, она услышала звук выстрела, донесшийся из кабинета. Она стремглав бросилась назад, никого не повстречав по дороге, — и увидела, что ее супруг стоит у письменного стола, держа в руках револьвер, из которого еще вьется дымок — И как раз в тот момент, когда она подбежала, — доктор замертво рухнул на письменный стол.

— А кто–нибудь из прислуги, бывшей в то время дома, может подтвердить, что миссис Эстеп вбежала в кабинет только после выстрела?

— В том–то и дело, что нет, черт возьми! — вскричал Ричмонд. — Вся сложность именно в этом!