Декрет о народной любви - [31]

Раздался казацкий клич, вместе с казаками скакали кавалергарды. Конный натиск, всхрап, взбрыкивание, сбруя, грубые люди в темных шинелях приникли к седлам и обрушились всей тупой, бессмысленной массою клинков.

Анна смотрела в глазок камеры: вокруг воцарилась суматоха, толпа разбегалась, а девушка старалась сохранять неподвижность, чувствуя, что ноги едва не вмерзают в холодную почву; направила аппарат на перевернутый набок экипаж — заводчик замер, прижавшись к авто спиною, старик был напуган, но в то же время происходящее пробудило в нем любопытство, он стоял, разинув рот, свисало надорванное поле английского котелка, рядом ничком лежал человек, у него подергивалась рука, а на голове топорщились окровавленные волосы. Кто-то из рабочих подобрал оброненный револьвер, взвел курок и выстрелил с таким безучастным видом, точно снимал сюртук, отдача ничуть его не беспокоила, пуля ударила казацкому скакуну в грудь, животное прянуло на дыбы и рухнуло, а другой всадник нагнулся и острием сабли прочертил алую линию ото лба до пояса стрелявшего, в мгновение ока края раны разошлись и убитый упал.

Девушка наблюдала за происходящим в видоискатель аппарата, точно события ограничивались одним лишь единственным местом. Когда другой казак сорвал алое знамя и, являя чудеса джигитовки, подъехал сзади к маленькой женщине, державшей стяг, ухватил за волосы и потянул на себя, точно поводья, а женщина, обеими руками сжимая пряди, силилась вырваться, и казак хохотал, а женщина не издавала ни звука, тогда Анна сделала снимок.

Казак поймал женщину второю рукой за шиворот и заволок на коня, перекинул ничком у задней седельной луки.

Другой казак задел сапогом камеру. Анна взглянула ему в лицо — туда, вверх, и встретилась с мрачным выражением боевой ярости.

— Эй, барышня, — заговорил всадник, — что за механизьма, чего делаете-то, зачем пришли-то? А, курсистка! Что за механизьма-то, шибко умная? Да безбожница небось?

— Фотографирую.

— Чего хвотографирите-то?

— Делаю снимки происходящего.

— Ишь ты, стерва образованная, — заметил казак и занес шашку.

Анна обхватила аппарат обеими руками, втянула голову в плечи. Казак опустил оружие и заставил скакуна отступить на шаг. Рядом с Анной возник еще один наездник — боевой кавалергард.

— Назад! — прикрикнул спаситель Анны на казака.

— Дык она ж с красной сволочью спуталась, вашбродь. — оправдывался казак. — С агитаторами жидовскими да с бунтовщиками!

— Ты что, не видишь, что перед тобой порядочная девушка?!

— Порядочные с собой механизьмы не носють, вашбродь!

— И что, теперь заведено резать девушкам горло только из-за того, что при них имеются дагеротипные камеры?

— Да полно вам, барин! — расхохотался казак. Рот его до половины был заставлен золотыми зубами, нос перебит, перед Анной оказался ладный, докрасна загоревший малоросс. — Трохи бы плашмя приложил, бескровно, ничо боле! — уверял казак. — Чтоб помнила опосля!

Сидевший в седле офицер лейб-кавалергардского полка смерил девушку взглядом, и лицо Анны полыхнуло, а после побледнело, ибо поняла: никогда прежде не случалось ей понравиться кому-либо так же, как понравилась она молодому офицеру, но всё же девушка сохраняла молчание, не ведая, каково это: привести мужчину в восхищение одним лишь видом своим, когда на тебя смотрят и время словно бы бежит вспять. А незнакомец точно повстречался лицом к лицу с драгоценнейшим из воспоминаний еще прежде, чем девушка оставила память о себе, словно постиг ее совершенно с первого же взгляда… однако и жизни целой не хватит кавалергарду, чтобы познать ее.

— Позвольте проводить вас домой, — вызвался офицер.

Анна кивнула, кавалергард спешился и помог девушке занять место в седле. Села, свесив ноги набок, и офицер отвел под уздцы лошадь туда, где ждали товарищи, выведшие навстречу свободного скакуна.

Оглянувшись, девушка увидела, как стоявшие у ворот солдаты вместе с заводчиком и шофером поднимают авто, а двое рабочих, которые ни при каких обстоятельствах рабочими оказаться никак не могли, носками башмаков переворачивали убитых и рылись в карманах трупов; тронули зарубленного шашкой, перевернули, и внутренности вывалились на дорогу, а сидящие в седлах казаки собрались вокруг застреленного коня, и верещала женщина со знаменем, переставшая бороться. Волосы ее свисали до земли и казались еще светлее на фоне темной грязи.

— Отпустите женщину! — потребовала Анна.

— Да нича с ней не зделацца, — крикнули в ответ. — У атамана шесть своих дочерей! Погуторят трохи, делов-то. Завтрева забирайте!

Кавалергарды и Анна направились к городу вдоль дороги, что вела от реки. Проехали мимо крошечной церквушки с покосившимся куполом. Над куполом возвышался позолоченный крест. Щербатое строение из сухостоя напоминало поморскую часовню, построенную из плавника. Лишь один кавалергард, вступившийся за Анну офицер, скакавший рядом, поклонился и осенил себя крестным знамением, губы его прошептали молитву. Перекрестился дважды.

— Отчего только вы помолились, а товарищи ваши нет? — полюбопытствовала девушка.

— Оттого, что духом слепы. Для зрячей же души мир исполнен мрака, однако те, кому дано видеть, различат среди прочих добрые души, точно свечи в ночи. Зрячие замечают и свет, исходящий от дома Божьего, наподобие того, что присутствует здесь, свет, изливаемый вовне Господом, и сыном Его, и ангелами, и святыми великомучениками. Живущие в страхе Божьем, — спаситель Анны вновь перекрестился, — способны испить толику света, а возвращаясь во тьму, несут обретенный свет в себе и светят другим.