Декабрь-91; Моя позиция - [58]

Уже на ранних стадиях перестройки, когда наблюдал реальные процессы и изучал решение национального вопроса в других странах, я не раз мысленно возвращался к истории Российского государства, обдумывал отношения, например, с Финляндией. Ведь многие прогрессивные деятели до революции обращали внимание на деятельность финского парламента, говорили, что здесь, может быть, отрабатывается то, что понадобится для всей России. Действительно, царь допускал одни формы отношений -- с Закавказьем, другие -- с Польшей, третьи -- с Финляндией, с Бухарой -- иные и так далее.

Я интересовался, что в Канаде происходит, обращался к истории гражданской войны в США. Изучал, как эти вопросы стояли или стоят в других странах, занимался типами государств, например, конфедерации -- когда были, почему от них отказались. Есть конфедерации, которые на самом деле федерации. Словом, материала в моем распоряжении было много. Я старался его передать и руководителям республик, и политикам здесь, в Москве. Мои взгляды формировались в широком общении со специалистами, с представителями республик.

К сожалению, на волне демократических процессов и используя их, сильно вышли вперед движения сепаратистского толка. Жизнь опережала нас, мы не успели по-настоящему проработать проблему дифференцированных связей в новом Союзе. Все смешалось, мы втянулись в политические дебаты, не смогли отсечь одно от другого и, откровенно говоря, потеряли время.

Затем, после выборов, после формирования новых Верховных Советов, и особенно в связи с приходом Ельцина на пост главы Верховного Совета России, развернулся очень острый этап, связанный с суверени-зацией. Началась дезинтеграция, возникли нестыковки законов, война законов. Берите, сколько проглотите, как хотите, так и живите, заявил Б. Н. Ельцин. При всем демократизме и большой содержательности части этих лозунгов, они вызвали и много такого, что мы теперь, увы, пожинаем.

Мы выбились из нормальной колеи, запоздали, и этот процесс принял хаотические формы. В результате оказались в нынешней ситуации. И сейчас я не могу взять на себя всю ответственность за то, что мы не смогли ввести в нормальное русло преобразование государства, за то, что произошло. В политическом противоборстве руководители и Верховные Советы республик начали эксплуатировать также и национальный вопрос. И этим еще больше осложнили весь процесс реформ.

Вспомните, как у нас все развивалось. Осенью и ранней зимой так и не удалось составить бюджет Союза и республик, договориться, как будем вести дела в экономике. С трудом вышли на решение (причем не лучшее!) после IV Съезда народных депутатов СССР. Зима и весна 1991 года были такими, что стало ясно: если не перешагнуть через препятствия, которые разделяли политиков, особенно тех, кто у руководства республик и Союза, то можно было ожидать очень крупного и опасного раскола во всем обществе. Все было очень остро. С одной стороны -- призывы: "Долой!". Идти на Кремль и вешать коммунистов... А с другой -- ситуацию можно спасти только чрезвычайными мерами. В общем, было видно: происходит нечто такое, что нужно немедленно остановить. 23 апреля был сделан для этого первый шаг... И когда сошлись и обсудили, то поняли: по сравнению с задачами, решения которых ждет страна, вся эта возня -- я, может быть, грубо говорю, -- все это противоборство между политиками имеет подчиненный характер. Речь все-таки идет об общенациональной цели.

То, с чем мы столкнулись, -- это уже политические амбиции, влияние сепаратистских сил. Но это не народные и не национальные интересы. Национальным интересам отвечает то, чтобы данное союзное государство было реформировано, но сохранилось как союзное.

С весны 1990 года я спорил и доказывал, что нам нельзя разделиться. Надо перераспределить полномочия.

Я был уверен, что решение надо было искать в рамках реформирования Союза. И соответственно действовал. К началу августа проект Договора был согласован и его решили подписать. А из-за путча многие решили, что самозащиту и самосохранение можно найти только в полной независимости. Усиление дезинтеграции оказало большое влияние на умы и настроения людей. Некоторые демонстративно начали трактовать независимость как отход от Союза -- с целью, мол, оградить себя от того, что проявило себя в путче и что несло угрозу потери суверенитета.

Последовавшие вслед за этим выборные кампании и политические шаги, сделанные политиками в атмосфере предвыборной борьбы, привели к тому, что кое у кого из них мосты уже сожжены: стремясь выиграть выборы, они изменили свои позиции.

Об этом мы тоже говорили с Юрием Щекочихи-ным. Было ли для меня неожиданным, спросил он, столь быстрое изменение позиции бывших товарищей по партии?

-- Здесь все серьезнее, -- ответил я. -- Что наши с вами личные чувства, впечатления, переживания? Полтора года назад я говорил: не дай Бог, чтобы народ Украины поддержал сепаратистов, чтобы дело дошло до противостояния русских и украинцев. И вот такая угроза стала реальной. В чем тут дело? Прежде всего, конечно, сказались тяжелые последствия путча, его воздействие на общество. Но не только это. В дни путча и после него некоторые заявления и действия руководства России, которые подстегнули размежевание, подтолкнули дезинтеграцию. Недоверие стало усиливаться, а отчуждение нарастать. Сыграло свою роль и то, что политики в республиках сочли (я убежден, что это иллюзия), что социально-экономическая ситуация у них легче, а снабжение лучше. И провозглашение независимости даст им возможность на трудном переходе к рынку получить какой-то выигрыш для себя. Я же думал, что с выходом из Союза ситуация, наоборот, сильно усложнится и что это проявится в ближайшее время.