Дефолт, которого могло не быть - [22]

Следует также учитывать, что в тот период работа с Россией представляла собой самый крупный проект в МВФ [62] . На этом направлении было задействовано больше всего сотрудников, а в период 1997 – 2000 гг. Россия была самым крупным заемщиком фонда. Был момент, когда все российские займы в сумме равнялись 19 млрд долларов, то есть составляли 360% квоты страны в капитале МВФ. Представить себе все это в более общем контексте будет легче, если, например, знать, что один только квартальный транш России в рамках EFF равнялся сумме всех средств, которые в период 1996 – 1998 гг. фонд в среднем выделял ежегодно 43 африканским странам.

Политическая борьба и общество

Если попытаться объяснить события последующего периода в процессе российских реформ, то первое, что должно прийти на ум, это влияние на него внутренней политической борьбы. Хотя многие наблюдатели в своих поисках простого объяснения всех многочисленных экономических провалов в России в 1990-е годы почему-то это соображение и упускают из виду

На политической арене в постсоветской России соперничали самые разные группы и властные центры. Их борьба была весьма запутанной и, конечно, проходила в основном скрыто от постороннего взгляда. В руках всего нескольких человек уже было сконцентрировано огромное богатство, которое они сколотили за счет по большей части откровенно незаконных схем, пользуясь несуразицами структуры ценовых соотношений и невообразимой неэффективностью бюрократического аппарата. При этом гражданское общество как таковое в стране отсутствовало, а унаследованная от советских времен правовая структура оказалась полна «дыр», СМИ редко блистали профессионализмом, но зато были предельно политизированы. И везде, на всех уровнях, процветала коррупция.

Помимо того, что полномочия федеральной власти были размыты, а функции министерств плохо разграничены, не были идеальны и те люди, которым выпало руководить реорганизацией страны. Они не были ни хорошими управленцами, ни выдающимися общественными деятелями. Особенно на первых порах, в правительстве и в кремлевских коридорах было больше всего мужчин в серых костюмах, которых узкие цеховые интересы волновали гораздо больше, чем абстрактные судьбы отчизны.

Сам Виктор Черномырдин, работавший премьер-министром с декабря 1992 года по март 1998-го, являл собой квинтэссенцию аппаратчика. Как и многие другие высокопоставленные чиновники – например, секретарь Совета безопасности Олег Лобов или первые заместители премьер-министра Олег Сосковец и Владимир Каданников. Назначение же на пост первого вице-премьера по экономике уже тогда процветавшего «олигарха» Владимира Потанина и сегодня воспринимается несколько ошеломляющим. Но даже и эти назначения – всего лишь верхушка тогдашнего российского политического айсберга. Появление же в правительстве компетентных людей с добросовестными намерениями, пусть и с непростой мотивацией, таких, как Гайдар и Чубайс, было, увы, исключительной редкостью.

После частично проведенных «радикальных» гайдаровских реформ многие россияне восприняли Черномырдина с облегчением, как символ стабильности. Если что и говорило в пользу членов его правительства, то, наверное, наличие у всех этих мужчин (женщин среди них не было) опыта руководства, накопленного на советской хозяйственной работе. Во всем остальном мире их бы с таким опытом, пожалуй, не утвердили бы на высшие правительственные должности, а вот в России многие считали, что это еще не худший вариант.

Парадоксально, что многие из этих людей хотя и не намеренно, но способствовали краху советской системы. Сам Черномырдин был в этом смысле ярчайшим примером, поскольку именно он вслед за начатой Горбачевым частичной децентрализацией вывел из своего тогдашнего министерства большую часть активов и создал на их основе монополию «Газпром». Такой же демонтаж осуществляли и другие, каждый на своем уровне государственной машины. Начатые в конце 1980-х гг. скромные на первых порах реформы советской системы хозяйствования предоставили большую самостоятельность не только крупным чиновникам в центре, но и мелким бюрократам на местах, и все они стали активно искать любые возможности обогатиться. Бюджетные средства беззастенчиво использовались для личной наживы. Вера в то, что власти по-прежнему контролируют ресурсы, постепенно исчезала, и следом начало рушиться все, на чем держалась советская система.

Политолог Стивен Солник в своей книге [63] , объясняя тогдашние события в СССР, использовал очень точный образ. Он сравнил институты советского государства с банками, из которых вдруг побежали вкладчики; руководители всех уровней спешили забрать в своем ведомстве свой «вклад», прежде чем навсегда захлопнутся двери их бюрократического «банка». Когда в каком-нибудь настоящем банке начинается паника среди вкладчиков, предсказать его скорый крах – дело нехитрое, и то же самое в полной мере применимо и к государственному институту, к которому вдруг пропало доверие. Разница только в том, что «бегущие» чиновники уносили с собой не свои законные деньги, а присвоенное госслужащим госимущество. Так что советские государственные институты не просто умерли своей смертью. Их активно растащили по углам чиновники, хватавшие все доступные активы, многие из которых были к тому же вполне ликвидны. Катализаторами развала государства стали его же служащие. С того момента, как среди «вкладчиков» началась паника, они не просто начали растаскивать государственные ресурсы – они тащили самое государство.