Дефицит - [43]

Взял бы магнитофон, занялся английским, но не взял, занимайся русским, той его разновидностью, которая без костей.

Первым поднялся бритоголовый, за ним сразу Малышев, а Гиричев и трикотажный, одинаково держась за впалые животы, как послушники, пошли следом.

— Градусник надо держать семь минут, — пресно говорил трикотажный. — Передержу до десяти, вылезает тридцать семь и одна. Кому это нужно?

— Градуснику, — сквозь зубы просипел Гиричев.

Вот и вернулись рысаки в хомут.

Едва Малышев вошел в палату, Телятников сообщил:

— Вас искала Алла Павловна, только что заходила.

Малышев настроился прилечь, но теперь раздумал, взял сигарету, вторую уже, и пошел в ординаторскую, может быть, она еще не ушла. Зачем она так поздно заходила? Она сидела за столом, без халата и читала книгу.

— Дежурите? — спросил Малышев, оглядывая ординаторскую, сразу прикидывая, что здесь лучше, а что похуже, им в его отделении. — У нас таких дежурств не бывает, с беллетристикой.

Она отложила книгу.

— Как вы себя чувствуете, Сергей Иванович?

— Можно мне допустить, что вы просто так зашли, повидаться?

— Можно. — Она несколько смутилась, в ее представлении он человек более серьезный. — А на мой вопрос вы не ответили.

— Чувствую себя отлично, Алла Павловна, тем более под вашим надзором.

Сам он обязательно заходит к своим послеоперационным, естественно, он хирург, но зачем терапевту навещать больных в неурочное время. Она будто уже знает, что ему приятно ее внимание.

— Звонят. — Она кивнула на телефон. — Обеспокоены ваши друзья и знакомые. Если к Малышеву никого не пускают, значит, дела его плохи. Знают, что вас привезли в реанимацию, а для обывателя реанимация о-го-го. Тот свет. Что прикажете отвечать?

— Так и отвечайте — Малышев на том свете.

— Тогда и мне пожелают того же. Как лечащему врачу.

А что, тоже выход — вместе на тот свет. Временно. Пока не сдаст экзамены Катерина. Пока не утихомирятся дворник с Чинибековым. Пока Данилова, пока… А может, лучше не временно, а уж навсегда?

— Отвечайте, Алла Павловна, что самочувствие его вполне удовлетворительное.

— А почему к нему не пускают?

— Ему, скажите, и без вас хорошо — со своим лечащим врачом.

Она напряженно на него посмотрела — зачем он так говорит? Настойчиво проговаривается. Или это такие комплименты у него неуклюжие.

— Говорите, что я уже выписался.

— Думаете, вам домой не звонят? Не меньше, чем сюда, я уверена.

— Да пусть звонят, Алла Павловна, какое это имеет значение?

— Большое. Вас помнят, ценят и любят, о вас беспокоятся. — Она говорила серьезно, ведя какую-то свою тему. «Какую-то» — вполне определенную, психотерапевтическую.

— А я знаю, — сказал он. — Скромностью меня бог не обидел. — «Или обидел? Как тут правильно сказать? Надо спросить у Гиричева, он меня изучил».

— Что-то вас гнетет, Сергей Иванович, — неожиданно сказала она.

— У меня такой угнетенный вид?

«Не только вид, — могла бы сказать она, — но и общее ваше состояние, сосуды, ваше сердце. Да и вид тоже, весь ваш облик. Даже голос». Другая так бы и сказала, но ей нельзя, она врач. Слово лечит и слово калечит.

— Что-то вам мешает в последнее время. — Она чуть склонила голову, глядя в пол задумчиво, чуть прищуренно, будто не о нем речь или его здесь нет. — А признаться не хочется. Или, скорее всего, вы не придаете этому никакого значения. Хотите не придавать. По инерции здорового человека.

— Вы у каждого больного доискиваетесь до причины?

— Уберите причину и не будет дурных последствий. А вы как считаете?

— Так же… — Она серьезнее его, целеустремленнее, что ли, а ему остается лишь поддерживать разговор. — Собственно, общая тактика здравоохранения — убрать причину, создать чистый социальный фон.

— А также и бытовой, — подсказала она, — тогда прогноз благоприятнее.

Сейчас она не выглядела врачом, тем более без халата сидела, с книжкой в руках. Но не было в ней и просто женщины в разговоре с мужчиной. Она вроде бы проста и открыта, но держится на дистанции и его держит. Она видела, что говорить о причинах ему не хочется, по его лицу видела, по чуть заметной, клеймом застывшей усмешке: да пустяки все это! Он опытный и знающий хирург, но как больной — начинающий, не привык, не успел вжиться в случай и думает о себе как о прежнем, здоровом. С одной стороны это помогает, не дает раскисать, ну а с другой — недооценка факторов риска, подскоки давления, повторный криз, а там…

— Не хотите со мной говорить, может быть, потому, что я женщина? Вам нужен другой врач? Я знаю, хирурги так самолюбивы.

— Нет, вы мне нравитесь и как врач, и как женщина.

Ну почему он так говорит, зачем? Это же не проходит бесследно.

— Мне кажется, вы меня не воспринимаете всерьез.

Он улыбнулся, а она от этого нахмурилась и продолжала строже:

— Бывают срывы от больших претензий.

— Не люблю. Человек с больным самолюбием мне противен. Никаких у меня претензий, никаких таких самолюбий.

— Почему вы спорите, Сергей Иванович? Из-за пустяков. Самолюбие — это совсем не плохо, даже у моей кошки есть самолюбие.

— И кошек не люблю, они коварные.

Нет, он все-таки не воспринимает ее как надо. Может быть, потому, что она слишком старается быть серьезной.