Дефицит - [15]

Сейчас он сказал Маше, чтобы после обхода она узнала телефон проректора мединститута Кучерова и выяснила, когда он там бывает, Малышев ему сам позвонит.

Обход — шествие, белый визит надежды в палаты, главнее событие в жизни отделения; и смотр, и своего рода парад. «Держитесь, братцы!» Обход сам по себе уже лечебная процедура, повышает у больных тонус, светлее становятся лица, ярче глаза — они надеются. И надежду их надо день ото дня растить словом и делом, от этого всем легче, и пациентам, и персоналу. Малышев замечал — при обходе больные одни, а при случайном взгляде на них, к примеру, из окна кабинета, когда они на прогулке или сидят га скамейке под окнами — совсем другие, серые, вялые, отрешенные.

В пятой палате лежит Лева Ким с абсцессом легкого, завтра ему операция. Если бы он согласился на нее полгода назад, ограничились бы лоботомией, удалением только доли, но Леве тогда было некогда, он заканчивал художественное училище, и некому было настоять, переубедить его, что лучше отложить диплом, чем лечение, хотя родители его люди грамотные, вроде бы культурные, отец экономист на комбинате, мать учительница. Лева защитил диплом по живописи на отлично да еще с похвалой, есть и такая оценка, и тут же — в больницу, сразу предложили операцию, а он сбежал. Смерти, говорит, не боюсь, наркоза боюсь, усну и с концом, не проснусь. Если бы можно было сбежать от абсцесса так же легко, как из больницы! Возили Леву в Москву, консультировались, привезли обратно — не убедили. Лева измотался, сил отказываться больше не было, он принял решение и сразу заметно успокоился. Но время-то шло, процесс не дремал, и теперь уже не долю, а целиком легкое приходится удалять. Сейчас Леве уже и наркоз не страшен, устал он отказываться, а усталость сродни бесстрашию.

— Значит, завтра, Сергей Иванович? — У него чистое матовое лицо, черные с блеском глаза, симпатичный юноша. — Значит, так: откроем, посмотрим, да? — Осторожно напомнил, чтобы хирург не отхватил лишнего.

— Правильно, Лева, откроем, посмотрим и удалим только то, что вредит. Ни грамма здоровой ткани, будь спокоен. Дружеские шаржи на всех сделал? А ну, покажи!

Обступили койку Левы, и он начал показывать карандашные рисунки на листах, наброски своих сопалатников, врачей, сестер, точно схваченные особенности лица, фигуры, не шаржи, а именно наброски, эскизы портретов.

— Молодец!.. Замечательно. — Нахваливали его и от души, и чтобы мобилизовать, собрать Леве силы на завтра.

— А я где? — самолюбиво спросил Малышев.

— Я напишу ваш портрет маслом, — пообещал Лева. — Потребуется несколько сеансов по часу, хотя бы, недолго. Сеанса три-четыре.

— Ого! Я за это время три-четыре аппендицита вырежу.

— Аппендицит дело временное, Сергей Иванович, а искусство вечно, — сказал Лева убежденно.

Вот такой у него милый пациент на завтра.

— Вечером, Лева, подготовка, тебе дадут таблетку, чтобы ты хорошо спал, а утром сделают укол, будешь спокоен и даже весел, — пообещал Малышев.

Вторым на стол завтра пойдет литейщик с комбината, у него аденома простаты, сорок лет мужику, но уже без катетера помочиться не может, опухоль сдавила, как он говорит, канал ствола. К операции он готов, ждет спасения без опасения.

Часа через два после обхода, в перевязочной Маша сказала Малышеву, что к проректору дозвониться невозможно, то занято, то не отвечает, а почему — ясно, начались вступительные экзамены, там такое сейчас творится!

— Вы же знаете, ваша дочь поступает.

Он-то знает, но откуда это Маше известно? Развесила уши.

— А за Клару, между прочим, похлопотать некому, родители у нее далеко, — добавила Маша через паузу, будто за дочь он хлопочет но-настоящему, а за Клару для отвода глаз.

Клара, между прочим, такой сквалыжности, такого тона базарного себе бы не позволила.

— Как это некому?! — повысил голос Малышев. — А мы с вами? Отделение, горбольница?

Неужели он похож на родителя, обивающего пороги начальства, проректора, ректора? Маша попыталась сделать гримасу, дескать, и отделение, и горбольница мало что значат, но под взглядом Малышева осеклась, пробормотала: «Да-да, я понимаю…»

Дома за ужином как раз об этом и пошел разговор. Марина и Катерина сидели за столом одинаково насупленные, похожие, как близнецы. А в чем дело? За сочинение, оказывается, Катерина получила четверку, а это уже опасно, чревато, тревожно, может так получиться, что злополучный один балл, которого вечно не хватает до проходного, именно здесь и потерян, на первом экзамене, тогда как Катерина рассчитывала потерять его на последнем — по физике.

— Если бы я получила пятерку, папочка, я не стала бы тебя ни о чем просить.

— А сейчас о чем намерена просить?

Может быть, и жестоко с его стороны, но не пора ли ей знать и учитывать его установку?

Сказать прямо дочь не решилась, но окольно все же сказала:

— Там родителей больше, чем абитуриентов. Только моих нет. И я этим горжусь. — Подумала и, чтобы отец правильно понял, осторожно добавила: — Что поделаешь?

Отец молчал.

— Слава Сорокин приехал писать сочинение на шестой модели. И весь фирменный, от и до. — Катерина вроде бы сменила тему, или же начала очередной заход издали.