Дедушка, не спи! - [42]

Возле входной двери, точно ночной сторож, кренилась старая собачья будка. Собаки уже давно не было, но будка стояла на прежнем месте, внушая то ли страх, то ли смех. И то и другое предостерегало нас от опасности. Мы долго всматривались в очертания печной трубы.

— Пусто, — наконец изрек Рамилка. — Его нет.

— Ничего не видно отсюда, — возразил Владик.

— Свет в окнах не горит, — добавил я.

Рамилка потрогал цепь и навешенный на нее замок.

— Пойдем с моей стороны. Отсюда нас могут заметить. На заднем дворе есть утятник, через который дед ходил в огород. Если воспользуемся им, то выйдем сбоку от крыльца. Там другая дверь. Оттуда нырнем в дом.

— А кого ты боишься? — спросил я. — Темень такая.

— Темень что надо. Но по соседству живет скверная старуха. Поверь мне, с ней лучше не связываться. Обе ее дочери умерли от лихорадки, и ходят легенды, что она их заговорила.

— Ее зовут баба Валя, Дэн! — сказал Владик. — И все слухи про нее — чистая правда!

— Не знаю, насколько это правда, — прошептал Рамилка, переводя взгляд на Владика. — Но старуха, действительно, непростая.

Мы развернулись и через Рамилкин двор прошли на огород. Казалось, стало еще темнее. Грядки, где уже начинали всходить культуры, были черны и безжизненны. Полумесяц заслонило тучей, и свет, проникающий сквозь ее тело, ложился на землю, как туман. Я ничего не видел дальше двух-трех метров. Только чувствовал темное марево и шелест листьев, напоминающий змеиное шипение. Дрогнуло деревце. Я услышал, как ветви коснулись друг друга, издав скрежещущий звук. Рамилка остановился перед кустами, и я воткнулся в его спину.

— Смородина, — предупредил он. — Не бойтесь, не колючая. Только не ломайте ветки, а то мама мне завтра вставит люлей.

Он пригнулся и протиснулся сквозь кусты. Через мгновение Рамилка исчез. Я полез вслед за ним и тотчас оказался окутанный мокрыми ветками. На счет того, что смородина не колючая, Рамилка соврал. Я ободрал себе лицо и шею, прежде чем преодолел первый метр. Далее пучок веток стал еще плотнее. Вода капала мне за шиворот, холодные листья лезли в рот, руки утопали в грязи. Через несколько секунд все кончилось. Я выпал из кустов на высокую траву, а хруст веток заставил Рамилку зарычать:

— Осторожней! Если мама заметит… мне крышка!

Я поднялся на ноги. В кедах хлюпала вода, штаны и футболка промокли насквозь, и я чувствовал малейшее дуновение ветра.

Владик так и стоял за кустами, не решаясь войти.

— Идиот! — шепотом, но вполне внушительно, прикрикнул Рамилка. — Что ты стоишь?

Владик двинулся и на удивление быстро миновал и легкую часть кустов и сложную. Вскоре мы втроем стояли по колено в траве запущенного огорода. Здесь Рамилка присел на четвереньки и пополз к забору. Мы последовали его примеру, хотя так и не поняли, чего он боялся. Земля была сырой и холодной. Я полз, то и дело поднимая голову вверх, в надежде что-нибудь увидеть. В двух метрах от меня полз Рамилка. Он голову не поднимал, зная эту тропу на ощупь. Справа от нас кусты смородины стали еще выше. Среди них росли деревья, затеняя лунный свет. Их тени закрывали нас, и я был готов поклясться, что в такой темноте нас не увидит ни один человек. Ни в бинокль, ни в подзорную трубу. Но Рамилка был другого мнения. Он полз, уткнув нос в землю. Над травой поднимался лишь его зад. Через минуту Рамилка уперся в шиферный забор и припал к нему, как солдат к единственному укрытию на поле боя.

— Здесь дыра, — прошептал он. Владик нас не слышал. — Пролезем через дыру — очутимся в утятнике. Утятник крытый, поэтому внутри можно включать фонарь.

С этими словами он пропал. Я едва успел разглядеть, в какой части забора видел его последний раз. Сердце пустилось в галоп. Я сжал фонарик и полез под шифер. Дыра оказалась настолько маленькой, что пролезть в нее получилось, лишь перевернувшись вверх животом. Я не сомневался, что яму вырыли собаки для собственных нужд, и для людей, даже для таких щуплых, как мы, лаз не предназначался.

В утятнике было пусто и тихо. Ветер оставил нас. Вместо него в нос ударил запах утиного помета.

Рамилка снова исчез.

— Ты где? — Я обратился к пустоте, вылавливая малейшие признаки движения.

— Тшш! — послышалось в ответ. — Дай фонарь.

Я вытянул руку, и Рамилка без труда отыскал необходимую вещь. Через секунду тьму разрезал слабый лучик света.

— То, что надо, — сказал он. — Не сильно ярко, а то пришлось бы накрывать.

Утятник выглядел обычной коробкой с низкой крышей, упертой в куски ломаного шифера. Сооружение утепляли рубероидом, но кое-где рубероид потрескался сам, а кое-где ему помогли крысы. Я не мог стоять здесь в полный рост. Из балок в крыше торчали гвозди, в углах мелькали тени. Жуки, вышедшие на поверхность в поисках пищи, медленно уползали от света.

«Жуткое место», — пронеслось у меня в голове.

Рамилка посветил мне в глаза:

— Все нормально?

— Да. Убери фонарь!

— А где Влад?

— Шел за мной.

В дыру под шифером просунулась голова Владика.

— Быстрее! — скомандовал Рамилка.

— Лезу! — простонал Владик.

В глубине утятника я увидел проход шириной в полметра, а в конце его — каменную стену дома. Выждав еще несколько секунд, Рамилка устремился туда. Мы прошли до стены и свернули на право. Длинный проход повел нас вдоль дома. Теперь мы были отделены от утятника деревянной стеной с кучей гвоздей, на которых висели рыбацкие снасти. Пахло пылью. Под ногами хрустела солома. Один раз я услышал писк крысы, но Рамилка не остановился. Он шел напролом, сквозь гору старинных вещей, разбросанных за ненадобностью и испорченных временем. Когда мы свернули за угол, Рамилка выключил фонарик, и «музей» исчез из виду.