Дед - [13]

Два года назад они и в самом деле были дикие. С перекошенными злобой лицами. Дед отчётливо помнил тот ослепительный январский день два года назад, когда он впервые вышел со своими сторонниками на эту площадь. Милицейские войска и оперативники уже и не ждали их. А он вышел со стороны 2-й Брестской улицы и прошествовал к памятнику. Стал там в окружении группы первых христиан. И уже бежали к нему вперемешку теле– и фотожурналисты, омоновцы, опера в парках, космонавты, все рода войск, видны были подошвы взметаемых их сапог, весь этот вихрь нёсся на него и кучку христиан. Они не давались и вступили в безмолвное пассивное противоборство, ударить людей Цезаря было нельзя, но можно было не дать им вырвать из группы христиан их знамя, его, Деда.

Сколько людей лежало на нём, было не сосчитать. Он кричал: «Не задавите меня, легче!» Существуют фотографии, висят где-то в дебрях Интернета, где части тела Деда видны из-под барахтающихся на нём тел и зверей, и его сторонников. Когда его вынули и потащили в плен, к автобусу, на нём висели шестеро зверей…

Дед перевернулся на своём тюремном ложе. «Да… да…» – сказал он вслух и услышал себя в пустой камере. «Да! – передразнил он себя. – Христиане выходили на арену один раз. А тебе приходится… ты уже сколько раз выходил? Подсчитай». Он стал загибать пальцы. Пальцы он видел, в окна било уличным городским светом и над дверью камеры горел утопленный в стену ночник. Получилось загнуть тринадцать пальцев.

«Тринадцать выходов к диким зверям это тебе не хухры-мухры, старый. Это нервы надо иметь. Ну ясно, публично у нас в стране ещё не убивают, но, во-первых, в любой момент могут начать убивать публично, да и случайно могут затоптать, попасть ногой-рукой не туда. Инвалидом с арены запросто могут унести…» К тому же туда выходят не только милицейские легионеры. Эти худо-бедно, но связаны какой-никакой ответственностью и дисциплиной, ориентированы на приказ. Но выходят и третьи лица. Где гарантия, что в свалке ему не пустят нож между рёбер. Дед понимал, что, каждый раз выходя на арену площади, он делает шаг в неизвестность, отдаётся на произвол судьбы. Первые христиане выходили к зверям единожды. Требовалось мужество, но единожды. Ему приходится выходить «многажды».

«Вообще-то, – сказал он себе, – признайся, старый, что к тебе всё-таки проникла тревога. Каждый раз перед выходом на арену у тебя выкручивает всё твоё тело, оно болит от тревоги. Это твоё тело борется с инстинктом самосохранения. А когда выходишь на арену, в тот момент боль тебя тотчас отпускает.

Помнишь, в последней сцене “Фауста” к нему в цитадель (сквозь замочную скважину!) всё-таки проникла тревога… Тревога – наказание Старых Больших храбрых людей. Тревога проникла и к творцу Фауста Иоганну Вольфгангу Гёте. Тема Фауста была с тобой всегда рядом. Уже в начале 80-х, найдя в библиотеке квартирной хозяйки в Париже (её звали Франсин Руссель, и она была зен-буддисткой) книгу «Steppen wolf» по-французски, ты был очарован легендой Харри Хеллера – сравнительно молодого варианта Фауста. Хеллер спасся от тревоги Херминой, богемной девушкой, завсегдатаем баров и балов… А ты, старый, спасаешься девкой Фифи. Она совсем не похожа на тебя, она “шопохолик”, она смотрит телевизор! она государственная служащая, она сумасшедшая, она встаёт в 05.45, как в лагере, эта девка… Но она утоляет твою тревогу».

При воспоминании о его девке Фифи Деду стало очень спокойно. Он даже стал посапывать. Он подумал, что впереди его ждут спокойные полмесяца за решёткой. Никто не будет просить у него денег, не будут звонить журналисты. А тем временем пройдут эти бесноватые праздники. С девкой, жаль, каникулы не получились… Но мужчина обязан воевать, Фифи, это видно, уважает его за воинственность.

Женские юбки, как он их ни любил снимать с девок, а он очень любил сдирать и юбки и трусы, никогда не могли его сбить с верного пути воина. Всё будет хорошо, старый, будешь есть казённые каши. Некоторое беспокойство, может быть, ожидает тебя в конце этого, в полумесяц длиной, тоннеля с тараканами и каплями, а именно, как бы они не подсиропили выход отсюда?! От «них» всего можно ожидать. С подлым государством держи ухо востро, старый. Он уснул.

3

Проснувшись и дойдя до дальняка, он обнаружил лужу. Оказалось, он поставил мимо капель красный таз, когда боролся с каплями, вот и лужа. Он нашёл под раковиной истлевшую губку и с её помощью медленно, но верно, набирая и отжимая, ликвидировал лужу. За ним с любопытством, шевеля усами, наблюдали тараканы. Затем он надел все свои свитера и прошёлся по камере, разглядывая детали. Пришёл к заключению, что всё это аскеза. Монашество бедное. Монашество лично его всегда облагораживало. Он не страдал от бедности никогда. Приветствовал лишения, как средство воспитания духа.

Кровати в «шестой» были все двухъярусные. Когда он прошлый раз сидел в «четвёрке», там были три одноэтажные кровати. Предстояло узнать, во всех ли камерах теперь двухъярусные.

Хряпнули замком и открыли дверь. Расхристанный милицейский солдат, то есть расстёгнутый, узнаваемый тип неряхи и в сущности анархиста, шапка на затылке, осведомился: