Дебаты под Martini - [58]

В калейдоскопе различных историй легко пропустить главное: во Вьетнаме американские солдаты сражались не за демократию, не против коммунизма, они воевали друг за друга.

Психиатр доктор Артур Эгендорф, служивший во Вьетнаме в частях разведки, а ныне занимающийся частной практикой, был одним из основных авторов отчета для Конгресса «Наследие Вьетнама». В нем он пишет, что для тех, кто не побывал во Вьетнаме, неучастие в событиях «почти не повлияло на их душевное здоровье и уж, во всяком случае, не вызвало психических заболеваний. Возможно, некоторые действительно переживали чувство вины, но в большинстве случаев следует говорить лишь о легком недомогании» Чувство вины — серьезной вины — все еще, спустя тринадцать лет, отзывается ночными кошмарами у тех, у кого, подобно другу доктора Эгендорфа, уничтожили всю часть, пока тот находился в разведке. У этого человека возникла амнезия на имена товарищей, погибших во время той атаки: «Мы вместе пошли к Мемориалу павшим во вьетнамской войне, и он буквально не мог удержаться, чтобы не потрогать стену, поскольку ему было безумно стыдно, что он не может вспомнить имен погибших. Вот это, — заканчивает Эгендорф, — в трезвом понимании и есть чувство вины».

Но у него остается «впечатление» о том, что неучастие в войне все же оказало воздействие на поколение отказников.

"Если и есть что-то, — говорит он, — объединяющее тех, кто не пошел на войну, то это идея неучастия, желание остаться в стороне. Во время последней войны служба в армии потеряла авторитет. И все это сказалось на обществе, а не на личности, как бы это ни казалось очевидным.

Вы видите снижение доверия ко всем социальным институтам. Вы все время думаете, как бы выйти сухим из воды. Это не невротическое чувство вины, но настоятельная потребность скрыть свою прошлую позицию отказника и оправдать ее. Это значит, что масса людей из-за этого лишены многих радостей жизни".

Эгендорф в то же время отнюдь не собирается критиковать тех, кто, по его словам, выступал против войны на основе политических или моральных убеждений; на самом деле он восхищается смелостью тех, кто выражал свой протест ненасильственными методами.

С другой стороны, он говорит, что в попытках преодолеть вьетнамское наследие пришел к выводу, что большинство мужчин из поколения вьетнамской войны демонстрировали некий «пофигизм», старались следовать принципу «моя хата с краю…».

"Именно это стало ценой, которую мы заплатили. Опыт той войны можно сформулировать одной фразой: «Меня освободили от податей, ха-ха-ха». Но на такой основе не воспитать полноценную, творческую, уважающую себя личность. Эти человеческие добродетели вытекают из потребности отдавать себя на благо других, служить обществу, отстаивать свои идеалы. Заботиться о ближнем, рисковать ради него головой.

Следовательно, если вы сознательно отказываетесь от этих принципов — а общественное мнение вас в этом поддерживает, — тогда все больше и больше людей теряют моральные ориентиры, для них мир уже выглядит иначе. Они убеждают себя в глупой идее, что главной добродетелью может быть равнодушие к окружающим, отказ брать на себя обязательства перед ними. Но это как раз то, что разрушает жизнь. А созидает жизнь ответственность перед теми, кто рядом".

Эгендорф сделал еще два последних вывода. Первый заключается в том, что это чувство вины — или душевное недомогание — никому не приносит пользы. "Сначала, — говорит он, — это кажется символом достоинства. Ведь я все-таки страдаю. Затем это приводит к запоздалому поклонению героям [120]. Но все это не имеет смысла и на самом деле приводит к саморазрушению личности. Все, что нужно от нас ветеранам, — это достоинство и уважение. Все мы партнеры в браке по расчету. О любви речи нет, но должно быть уважение друг к другу. И если мы к этому стремимся, то должны прощать — прощать себя".

Второй вывод: «Люди осознанно идут на смерть. Это не оправдание, а ключ к пониманию того, что все мы поступаем глупо, обвиняя себя в том, что не ведаем того, что нам нужно, чтобы научиться. Чувство вины становится утешительным призом. Но вместо чувства вины нам гораздо больше потребен свежий взгляд на те обстоятельства, которые ныне требуют нашего участия».

Чувство вины ли, душевное ли недомогание причиной, но я совершенно точно знаю, что будь у меня сын и спроси он меня, что я делал на вьетнамской войне, мне придется рассказать ему правду: что мой военный опыт совсем непохож на те испытания кровью, которые прошел его дед.

Большинство людей, теми или иными средствами сумевшие избежать службы в армии, думают совсем не так, как я, и мне вовсе не хочется ставить под сомнения толкнувшие их на этот шаг причины или оправдания, которые они для себя выбрали.

Но я знаю и других, которые все еще пытаются отыскать путь к успокоению взбудораженной души. И часто это выходит на поверхность ощущением некоей незавершенности, неполноты…

«Я страдаю вместе с ними. Я не замечал, чтобы кто-то из моих друзей покаялся. И хотя мне стало легче, я все равно ощущаю, что мои рефлекторные действия не стали исчерпывающими».