Де Бюсси и инфанта - [13]

Глава 5. Рана в сердце

Мы лишились троих – кучера и двух дворян-гугенотов. Сцепившиеся с бандитами де Ренеля люди Генриха получили колотые и рубленые раны, не дав соскучиться Чеховскому. Фёдор остался без глаза и замотал голову тряпицей. Потерю лошадей возместили клячи разбойников, из них прилично выглядел только мерин предводителя, его я взял себе, не желая тревожить Матильду, рану кобыле я промыл и зашил собственноручно. Польский эскулап в это время врачевал людей, и эти пациенты, в отличие от лошади, не грозили прокусить ему руку насквозь, когда игла с ниткой впивалась в шкуру.

– Только не говори мне, что я воочию увидел преимущества союза с варварской Русью. Шико в одиночку покрошил бы больше людей, чем твои «б'огатыр'и».

Наварра выговорил непривычное русское слово с ужасным акцентом. Ехавший поблизости Тимофей прыснул, не выказывая ни малейшего почтения к коронованной особе. Чьё бы мычало! Сам даже «пардона» не выучил.

Король продолжил беседу, будто ничего не произошло с того момента, когда мы с Шико оторвались от королевского эскорта и проскакали вглубь злополучной лощины, где поджидала засада. Никакой благодарности к команде Ногтева он не выразил, приняв их службу с истинно королевским равнодушием. Хорошо хоть не возмущался, что стрельцы разделили между собой испанское золото де Ренеля.

– Как тебе приглянулась королева? Блюдёт себя или начинает распутничать по примеру моей Марго, в лучших традициях Лувра?

В памяти невольно всплыли голые коленки Луизы, призывно раздвинувшиеся, открывая дорогу к вожделенному для мужчин сладкому полумраку. Эротичная поза ни в коей мере не вязалась с полным отсутствием прелюдии и расчётливым взглядом монарших глаз поверх задранных юбок. Королева выполняла свою работу, затевая долгоиграющую интригу, но не распутничала.

– Её поведение в высшей степени достойное, ваше величество.

Наварра недоверчиво погладил ус. Беседуя со мной, он продолжал шарить взглядом по холмам вокруг дороги, на которые опускался серый ноябрьский вечер. Начал накрапывать дождь.

Я уловил беспокойство Генриха. В сумерках и влажном тумане напороться на засаду ещё проще. Но чтобы две сразу на расстоянии нескольких часов пути – мне не верилось.

– Боюсь, де Бюсси, ты вообще не ценишь женское общество, тебя окружающее. Даже королеву. Признайся, из сердца не выходит польская вдовушка?

Из уст другого я бы счёл эти слова насмешкой. Но Наварра, сам в любви не слишком удачливый, был искренен.

– Она приняла монашеский постриг.

– Знаю. Не буду утверждать, что твоя проблема решается легко, но пока ты катался в Париж, ко мне пробился на аудиенцию ватиканский посланник, монах.

– Привёз официальное письмо от папы?

– Сугубо личное послание. Мол, Иисус был милосерден и нам велел проявлять милосердие. А также терпимость. Вернись, так сказать, заблудшая овца, в лоно истинной церкви, и простятся твои грехи.

– И что вы ответили, осмелюсь поинтересоваться?

– Обещал принять к сведению. Мы долго разговаривали с монахом. Он дал понять, что Святой Престол устал от религиозных войн и готов на самые большие послабления. Наверно – чтобы потом затянуть подпругу.

– Простите, ваше величество. Я всё ещё не могу понять, куда вы клоните.

– Ты сослужил мне верную службу, граф. Днём вовремя заметил опасность. Возможно, я бы уже лежал мёртвым на дороге, а моя голова ехала в седельной сумке в По.

– Рад, что могу быть полезным, мой король.

– А всякая служба достойна награды. Если я приму папские условия, мне не сложно попросить ещё об одном исключении из правил. Допустим, тот же монах шепнёт настоятельнице монастыря: убедите послушницу Иоанну, что у неё остались мирские дела. И вот, глядите, индульгенция за подписью его святейшества, отпускающее сестре сей грех, ибо деяние это богоугодное, а не богопротивное.

Я не стал обсуждать противоречие в логике: если богоугодное, то в чём же грех… Сердце выдало барабанную дробь! Неужели это возможно?! Тогда не найдёте более рьяного борца за дело межконфессионального мира!

Боюсь, покер-фейс мне нацепить не удалось, Наварра читал мои чувства по физиономии, расплывшейся в дурацкой улыбке.

– Не знаю, как благодарить вас, ваше величество! Простите мою дерзость, а если намекнём Ватикану сделать этот шаг безо всяких условий, в качестве жеста доброй воли? – дипломатия XVI века ещё не знала такого понятия, как «добрая воля», пришлось разъяснить.

– Быть может, оно и к лучшему. Подданные увидят заботу о наиболее преданных слугах, а противникам мира с католиками придётся учесть – я уже связан с Римом неким обязательством. Тебя, кстати, святоши не осаждали? Они тоже могли использовать карту польской монахини.

А кстати… Я отделился от короля и, погоняя трофейного мерина, догнал Матильду. В сумке, перекинутой поверх седла, красовалась дырища от пули.

Прореха виднелась и на каждой странице письма. Пролежав год в конверте, оно не утратило запах свечей и ещё чего-то, неизгладимо церковного.

Я дочитал до последней строчки.

Буквы вдруг утратили чёткость, размазались по листу.

Время вокруг меня остановилось…

Пуля пробила всего лишь бумагу. А будто бы сердце!