Дайте людоеду шанс! - [2]

Одним словом, я вся измучилась, пока проехала несчастные двадцать километров до Петровки за сорок пять минут.

- Ты опоздала на двадцать минут, Инка! - ревел потный Боборыко, чуть ли не сплевывая зубы изо рта, в котором этим зубам словно было тесно.

- Ты бы видел, какие заторы! - резонно возражала я ему.

- На метро ездяй! - не успокаивался Боборыко. - Ты следственные мероприятия задерживаешь! Я же к тебе по-человечески, понимаю важность, а ты? Чего уж тут! Просто беда! Все! Садись в нашу "ментоловку" и ни пикни!

Сесть - я села. Но вот насчет пикнуть - оказалось сложнее. Просто вся исстрадалась - на жестком сиденьи сбоку...

"Уазик" следственной группы трясет так, словно мы едем по чеченским скалам с подложенными там и сям минами. С Петровки вывернули кое-как, с синей мигалкой, на Каляева, на Новослободскую, а дальше, слава Богу, быстро добрались до поворота направо с Дмитровского шоссе и остановились в тихом переулке у обтерханной пятиэтажки посреди зеленых насаждений, которые по апрелю ещё не успели толком позеленеть. Выбрались, причем руку мне никто подавать не собирался, только в самый последний момент подскочил молодой бледно-рыжий парень, фотограф оперативной группы и взял меня за запястье влажной ладошкой.

- Спасибо, - кивнула я ему. - Как вас величать?

Он засмущался.

- Сима, - говорит, сильно краснея. На вид ему лет двадцать, ну, чуть больше. И пахло от него удивительно приятно - не густым терпким одеколоном, а молоком.

- Серафим? - уточняю я, чтобы снять неловкость. Дескать, имена всякие хороши и почетны.

- Ну да.

- Ладно. Спасибо, Сима. Вы настоящий джентльмен.

Подошли к зданию. Средняя кирпичная пятиэтажка, позднесталинской постройки, на вид.

- Здесь людоед-то живет? - говорю.

- Нет. - Майор Боборыко внимательно оглядывает крыльцо. - Здесь он обедает. А где живет - ещё предстоит установить. В этом-то вся наша и работа, поняла? Думаешь, ментам по заказу преступников выдают?

Душа у меня стала постепенно уходить в пятки, транзитом через спину, оставляя по пути гусиную кожу. Нет, я рассчитывала увидеть перед собой немолодого приличного людоеда, который долгие годы притворялся каким-нибудь скромным преподавателем музыкального училища, а потом дал волю своей кровавой страсти. Его можно было бы поспрашивать и услышать от него много интересного - хотя бы с кулинарной точки зрения. А вот его жертв... Жертв мне видеть не хотелось.

Но Паша Боборыко, аккуратно и безапелляционно подталкивая в спину и слегка похлопывая пониже, уже втиснул меня в подъезд. Да, умеют в милиции подталкивать... Я приготовилась к ужасу.

Ужас начался с самого подъезда. Если снимать телерепортаж про этот подъезд, передачу можно назвать "Все коты мира". То есть, пахло кошачьей мочой с такой невыразимой силой, что перебивало даже пятна блевотины, которые виднелись у открытых люков мусоропровода. Наверно, в этом проявилось милосердие судьбы ко мне. Запах стоял тут настолько тошнотворный, что никакие человеческие объедки уже не могли особенно потрясти сознание. Ну съели человека - и съели. Коров же едят? Китайцы даже обезьян едят - братьев наших по разуму. И ничего, не лысые. А вот запах это да. Такое запоминается навсегда, как строка из поэта Блока: "Дыша духами и туманами, она садится у окна..."

Дверь квартиры на втором этаже была снаружи облупленной, как и все соседские, но войдя внутрь, я обомлела. Обычная тесная "распашонка" была превращена в шикарное и утонченное жилище эстета с восточными наклонностями. В белом коридоре по стенам чуть ниже потолка шел орнамент типа арабской вязи бледно-сиреневого цвета, все внутренние двери имели полукруглый арочный верх и встроенные витражи из очень изящно подобранных цветов: темно-желтый, шафранный, сизо-голубой и бледно-палевый...

- Вот! - назидательно поднял палец майор Боборыко, оглядев это великолепие. - Правильно в народе говорят: будешь жировать - на сало пустят!

- Это записывать? - спросила я ехидно.

- А чего! Записывай! И в газете своей печатай! Пусть читают и боятся, торгаши вонючие!

Это Паша погорячился, конечно. Я почти уверена, что даже самого распоследнего бандита он никому не позволил бы съесть.

- Нам на кухню? - предположила я. Хотя откуда мне знать, где обедают людоеды, когда оказываются в гостях?

- Ты погоди, - придержал меня Боборыко. - Сейчас я тебя впущу...

Раздавая своим людям короткие команды, он протиснулся в боковую комнатку. Судя по гулу голосов, там уже было оперативников под завязку.

Вернулся он ко мне через пару минут и взял за руку.

- Теперь идем в комнату, - хрипловато сказал он, не глядя на меня. Постоишь на пороге, посмотришь... Снимки делать нельзя и не надо - у нас свой фотограф имеется.

Действительно, щелкала вспышка, Сима работал быстро и вроде как небрежно. На столе со сказочной шелковой скатертью стояли бутылки мартини, рома и тоника.

Я не сразу решилась посмотреть на пол. А там лежало нечто.

Это было странное тело, у него не было обеих ног и одной ягодицы; плечи облегала голубовато-серая кожаная куртка, из дорогих, а на голове пялилась странная желтая панамка, из тех, которую богатые носят на отдыхе в Анталье. Широкоплечий человек, с черно-кровавыми обрезками светло-серых брюк внизу туловища, откуда торчали округлые и блестящие суставы таза, лежал ничком. Разделана тушка была аккуратно, нечего сказать. Лицо с набухшими слепившимися веками было повернуто набок - широкоскулое, гладкое и темное, как лоснящаяся бронзовая статуэтка. Поверженный восточный божок. На изысканном кремовом ковре темнели огромные коричневые разводы, затвердевшие, как кожа, и местами - клочки плоти... Плотная тусклая корка из мертвой крови. Я прислонилась к дверному косяку. Гул голосов в комнате затих, и все посмотрели на меня так, будто говорили: "А ты и не думала, что такое случится на твоем веку? Да, девушка, жизнь прожить - не поле перейти!"