Дайте курс - [54]

Как на грех, он еще не понравился командиру полка. Не пришелся ко двору, и все — хоть сдохни, а ничего не изменишь.

Командир полка «придерживал» не приглянувшегося ему младшего лейтенанта, ограничивал в тренировочных полетах, «жал» на самолюбие, готовился и вовсе выставить из полка.

А время шло. Время приближало день начала войны. Все двигалось, все изменялось, только Султановы крылья никак не увеличивались в размахе. Так и встретил он грозу если уж не совсем птенцом, то и далеко не грозным сталинским соколом, очень далеко.

Мы сидим за столом, прислушиваемся к приглушенной радиопередаче, и вдруг Султан говорит:

— А ты помнишь, как про нас тогда говорили? Орлы из курятника.

И я вспоминаю: действительно говорили. Именно так говорили. Слушать это было ужасно обидно. Но что возразишь против правды? Мы отмалчивались или отшучивались, смотря по характеру, смотря по темпераменту. Но мы не сдавались, мы свято верили в главное — фашизм надо одолеть. Не одолев фашизма, жить нельзя. Пожалуй, только эта святая вера и давала нам надежду отрастить настоящие несгибаемые крылья. И мы отлично понимали: вырастить крылья — такой шанс есть не у всех. Заработать крылья можно только большим потом, большой горячей кровью.

3

Сначала Амет-Хан летал на «чайке». Драться не приходилось. День за днем — штурмовики. Малая высота, прижимаясь к макушкам деревьев, «вылизывая» овраги, пересекали линию фронта, выскакивали на дороги, охотились за колоннами врага на марше. Били из пулеметов, бросали бомбы и спешили домой.

Дома — заправка, зарядка и новый вылет.

Найти и поразить цель, нанеся максимальный ущерб живой силе и технике противника, — так примерно формулировался боевой приказ на бумаге.

Но стоило взлететь, и все смещалось: сердце одолевала тревога — как бы не потерять ориентировку, как бы не сбиться с пути, как бы разыскать свой аэродром раньше, чем кончится горючее. Ведь по маршрутам до войны почти не летали и малых высот боялись, как черт ладана.

А летать бреющим и на самом деле трудно. Ты свистишь над землей в каких-нибудь двадцати-тридцати метрах, пейзаж будто с тормозов сорвался, мелькает и исчезает под крыльями. Вот проскочило село, а какое — Ивантеевка или Щелкуны? Обернуться бы, уточнить — нет, не обернешься, не уточнишь: земля рядом. Зевнешь — и родная земля уничтожит тебя вернее любого «мессершмитта». Удар, взрыв, черный надмогильный столб дыма, и поминай как звали тебя, человек.

Штурмовать с малых высот трудно. Штурмовать надо уметь. Если не умеешь, научись, иначе не доживешь до победы.

Научись! На этот раз сакраментальное требование предъявляли не школьные учителя, не въедливый завуч: «научись», требовала боевая обстановка. Или научишься, или пропадешь так говорила сама жизнь.

И Султан понял — научиться надо.

Сто семьдесят боевых вылетов на штурмовку противника, выполненные за первый год войны, выполненные к тому же на устаревшем истребителе «чайка», — вот так он сдал свой первый военный зачет. Кстати, это была и пятерка, первая вообще в его жизни.

И еще одну очень важную науку преподала ему разворошенная войной земля. Летая в тыл противника, Султан своими глазами видел печные трубы вместо домов, скореженные груды железа вместо ажурных мостов, бурые руины вместо нормальных признаков жизни, танковые следы вместо золотых простынь пашен, он видел золу и пепел там, где должны были зеленеть сады.

Земля учила его святой науке ненависти.

Нельзя победить врага без танков, без самолетов, без техники, без надежного арсенала всех видов оружия, но никакие сверхмощные танки, никакие сверхскоростные самолеты, никакие ракетные установки не принесут решительной победы, если солдат не будет вооружен настоящей ненавистью к врагу.

Год войны дал боевой опыт. Год войны дал ярость. Не было только ни одной победы в воздушном бою.

А тут, как назло, полк отозвали в тыл. В тылу предстояло переучиться на английский истребитель «харрикейн». Переучились, поставили в ПВО…

Здесь я отвлекусь.

Однажды, еще до перебазирования в тыл, Султан сказал приятелю-инженеру:

— Ну, я не я буду, если до первого июня хоть одного не собью.

Сказать-то сказал, а сбить не пришлось. Не представился случай. А случай на войне, как известно, важная персона.

И вот 30 мая 1942 года приятель напомнил:

— Так где ж твой немец, Султан? Май как будто кончается? Ты, понимаешь, на свадьбе гуляешь, а немцы летают…

Действительно, война войной, а предыдущий вечер Амет-Хан провел на свадьбе своего друга. И немцы летали. Приятель ничего не передернул, ни в чем не уклонился от истины. Султану сделалось ужасно обидно, и он сказал:

— А завтра что — не день? — Ничего не сказать он не мог.

31 мая 1942 года Султан Амет-Хан был поднят по тревоге. На высоте семь тысяч метров увидел: летит. Он — Ю-88, Одиночный. Видимо, разведчик. Это было редкое и крупное везение.

Амет-Хан развернулся в атаку.

Если два самолета сближаются со скоростью всего лишь в шестьсот километров в час, то и при этом скромном условии за минуту исчезают десять километров. Теперь учтите, что пилоту редко когда удается заметить противника дальше чем за два километра, значит на принятие решения, выполнение маневра и ведение огня остается каких-нибудь десять-двенадцать секунд. Согласитесь — не много. А если человек идет в свою первую атаку, на своего первого противника, то это и совсем уже мало.