Давно закончилась осада… - [19]

Коля взвизгнул, неумело лягнул Бодницкого, но тот спешно довел дело до конца. Белобрысый второклассник назидательно сказал:

— Вот так. А в дополнение к вышеозначенному сегодня в обед передадите на мой стол свои полкранца. Я — Нельский, меня все знают…

Капли катились по Колиным щекам. Он непонимающе махнул сырыми ресницами.

— Полкранца значит полбулки, сухопутная деточка, — снисходительно разъяснил чернявый Рахтанов.

Несмотря на слезы, Коля не утратил сил к негодованию:

— Да?! А может, целую?!

— Сразу видно, что новичок, — с удовольствием заметил «сверлильщик» Бодницкий. — Целую к обеду не дают. — После чего все трое разом оставили свою жертву и спешно пошли по коридору.

Коля задохнулся. От обиды, от прихлынувшей боли, от… непонимания! Да, это было хуже, чем боль!.. В прогимназии, где успел он закончить два класса, случалось всякое. Но чтобы с таким вот хладнокровием и презрением, как к букашке… На того, кто слабее… Втроем на одного!

— Нельский, постойте! — он торопливо догнал обидчиков. — Стойте же! Объясните… Да, объясните! Отчего вы так… ко мне… Я же не сделал вам ничего худого…

Нельский изобразил на лице ленивое изумление:

— А мы что худого сделали?

— Это же подло! Трое на одного! Так не дерутся… даже пьяные матросы!

Чернявый Рахтанов трубочкой вытянул губы:

— У-у… А разве была драка? Тебя учили… Раньше, когда здесь драли за дурное поведение, ты тоже закричал бы «трое на одного»? Там ведь как было! Двое держат, а командир роты помахивает: ж-жик, ж-жик… Не пробовал такого?

— Вы мерзкие негодяи, — выдохнул Коля, готовый к немедленной смертельной битве.

Но Нельский покривился и сказал с зевком:

— Пшел прочь…

А Бодницкий облизнулся и хихикнул:

— Да не забудь про полкранца.

И они, слегка вихляясь, опять двинулись по коридору. А Коля прижался лбом к стене и сдавленно зарыдал. От безысходности и одиночества. Потому что ведь всё это видели и слышали многие и не вступились. В том числе и те, кто был из его роты. Те, в ком надеялся он вскоре обрести добрых товарищей… Кто знает, может, и обрел бы со временем. Ведь кто-то уже стоял рядом и сочувственно трогал за плечо. Но… как многое зависит от случайностей. Послышались мерные шаги, и взрослый бесстрастный голос спросил:

— Что произошло?

Коля в ответ захлебнулся рыданием. Прочнее прижался к стене.

— Я повторяю вопрос: что произошло?

— Его обидели… — пискнул совсем младенческий голосок.

— Я спрашиваю не вас, а того, кто плачет. Повернитесь же!

Коле повернулся. И, вздрагивая, на миг поднял мокрое лицо. Он разглядел тощего офицера с эполетами капитан-лейтенанта, висячим носом и похожими на шерстяные шарики бакенбардами. Глаза офицера были бледные и нелюбопытные.

— Так что же? Вас обидели?

— Да… — всхлипом вырвалось у Коли.

— Каким образом? И кто?

Коля был не совсем уж домашнее дитя. Кое-что знал и понимал. Даже в прогимназии презирали ябед. А в корпусе их, по слухам, просто сживали со света.

— Но господин капитан-лейтенант… — рыдание опять сотрясло его. — Я же не могу… быть фискалом…

Похожая на скомканную бумажку улыбка мелькнула на длинном лице. И опять оно стало невозмутимым.

— Прежде всего станьте как подобает, когда говорите с офицером. Смотреть прямо, руки по швам!

Коля дернулся, уронил руки и опять вскинул голову.

— Вот так… Далее запомните. Следует говорить «ваше высокоблагородие», а не «господин капитан-лейтенант». Вы еще не гардемарин, чтобы так обращаться к штаб-офицеру.

— Простите… ваше высокоблагородие…

— Не простите, а «виноват»… Ваше нежелание выдавать товарищей достойно понимания, однако же в этом случае не следует лить слезы, как девица. Стыдно! Ступайте в умывалку и приведите себя в порядок… Вам понятно?

— Да… То есть так точно, ваше высокоблагородие… — И вдруг вырвалось с тоскливым негодованием: — Нет, непонятно!

Офицер слегка нагнулся над Колей.

— Что именно вам непонятно?

— Почему виноваты другие, а кричите вы на меня? Разве это справедливо?

— Ого! — брезгливая улыбка мелькнула опять. — Я вижу, вы, несмотря на слезы, не утеряли штатской привычки к дерзким рассуждениям. Благодарите судьбу, что сейчас иные времена. Раньше вас немедля отвели бы в экзекуторскую и всыпали дюжину горячих. А сейчас я ограничусь докладом вашему командиру роты, который, я надеюсь, рассмотрит вопрос о лишении вас ближнего отпуска… — И капитан-лейтенант пошел по коридору, меряя паркет длинными ногами…

Коля, ослабев от ужаса, побрел в умывалку. Потому что не было ничего страшнее, чем лишиться возможности в воскресенье побывать дома.

Все остальное время он был как в полусне, что-то машинально писал на уроках, автоматически двигался в строю, когда маршировали в большой зал на обед… Нельский и дружки не напомнили ему про «полкранца», но это не принесло облегчения. Командир роты Михаил Михайлович Безбородько тоже не сказал ни слова об утреннем случае в коридоре, но в его молчании чудилась угроза. Ведь о лишении отпуска он мог объявить лишь вечером в субботу…

И все время до этого вечера было наполнено тоскливым томлением, пыткой неизвестностью, ожиданием несчастья. Иногда случались проблески надежды: «Да ну, вздор, просто попугали, вот и все! Не станут лишать первого в жизни отпуска!» Однако вскоре надежда гасла и тягучий страх опять становился главным чувством. Коля погружался в него как в вязкий кисель, в котором трудно двигаться.