Давно, усталый раб, замыслил я побег... - [7]

— Нет, это не я придумал. Значит, вы нюхаете слова? Складываете запахи вместе и так узнаете, что написано?

— Не складываю. Они сами складываются. А у вас иначе?

— У меня иначе. Писать вы тоже умеете?

— Пи-сать? А-а, делать запахи слов? Чтоб другие нюхали?

— Допустим.

— Конечно! Это все умеют! Даже Старшина, наверное.

— Вот вам бумага и фломастер. Напишите… э-э… сделайте слово с запахом «вода».

— Вы это с другим запахом сказали. Вода не так пахнет. Вот что вы сказали.

— Кофе? Интересно… Значит, я сказал слово «вода» с запахом кофе? Впрочем, в кофе тоже есть вода, так что вы, по большому счету, правы. А ну-ка, сможете написать слово «вода» так, как я его произнесу сейчас? С другим запахом? Слушайте внимательно: «вода».

— Вот…

— "Лимонад"? Да, пожалуй, я действительно имел в виду… Очень интересно! Как вы догадались? Ах, да, конечно же, по запаху. Скажите, а вы способны представить себе слово «вода» со всеми запахами, какие только возможны? Со всеми сразу!

— С вами хорошо играть, доктор. Да, я понял… почуял. Вот.

— "Жидкость"? Остроумно, крайне остроумно… А у себя дома вы читаете? Нюхаете слова?

— Бывает. Если голова болит. Или спать хочется. Дома много мест, где живут слова. Правда, меньше, чем здесь. Иногда они дурно пахнут. Я тогда нос зажимаю и мимо иду. В другие места. В любимые. У вас тоже трудно нюхать. Люди шуршат, мешают. А дома никто не мешает. Улицы пустые. Чистые. Тишина. Запах издалека учуять можно. Еще раньше, чем глазами схватишь. А здесь надо сначала глазами… У нас Называла новые слова делает. Незнакомые. Со странными запахами. Он их временами в букеты собирает. Надо долго нюхать, пока поймешь — что он так назвал. Но Называла хитрый. У его названий запахи — правильные. Странные, но правильные. Я так не умею. И никто не умеет чтоб правильный запах придумать. Один Называла умеет…

* * *

Ажурная сталь калитки открылась плавно, с предупредительностью вышколенного лакея, пропуская доктора на территорию пансионата, когда стрелки часов показывали без четверти восемь. Он не любил опаздывать, хотя вполне мог себе это позволить. Слишком раздражала необязательность многих людей; слово «многих» было здесь ключевым. Чересчур многих. Кивнув охраннику, он проследовал по дорожке к главному корпусу. Под ногами похрустывал мелкий гравий, притворяясь первым снегом декабря. Этот звук нравился доктору, рождая в душе умиротворение: зиму, искры сугробов и одиночество до самого горизонта. Парк, образцово-аккуратный и оттого слегка бесчувственный, пустовал, лишь усиливая впечатление, — пациенты ужинали в столовой. Пюре с рыбой. Морс из клюквы. Солнце ворочалось за зданием, чаша спутниковой антенны, подсвеченная закатом, казалась обретенным Граалем; светлая днем, зелень деревьев и газонов сейчас выглядела строгой и молчаливо-торжественной, словно убранство кафедрального собора.

Тишина.

Расслабленный хруст гравия под рифлеными подошвами туфель.

Покой. Безмятежность.

Доктор любил вечера в пансионате. Они были созвучны его состоянию, как доминантсептаккорд в гармоническом ля-миноре. Суета напилась транквилизаторов, спешка дремлет, торопливость скончалась, не оставив наследников. Никто не докучает досужими разговорами, назойливостью вопросов, равнодушием деловых комментариев… Чуть заметно вздохнув, доктор толкнул застекленную дверь. В коридоре за дверью, слева, пост внутренней охраны. Ритуал бессмысленных приветствий. Ничего, это ненадолго. Он привык.

Охранники наперебой поздоровались. Один из них с улыбкой вручил доктору письмо. Лист бумаги в заранее распечатанном конверте. Это просил передать «Омар» с тысячей поклонов в адрес уважаемого визиря. Взяв бумагу, доктор опустил глаза.

— Я откинулся с зоны — и сразу в кабак.

У меня есть резоны явиться в кабак

Не могу же напиться я в библиотеке?!

Вот пропьюсь до кальсон — и покину кабак…

Спасибо, сказал доктор просиявшему охраннику. Сложил письмо вчетверо, спрятал в карман брюк и направился к лестнице на второй этаж, где находился его кабинет. Его крепость. Келья. Башня из слоновой кости. Мимоходом подумалось, что четверостиший «Омара» набралось уже порядком. Хватит на маленькую книжечку. Еще бы найти хорошего художника, способного стилизовать графику соответствующим образом. И издать. Могло бы выйти оригинально: бестселлер года "Пацан Хайям". Подать эту идею родственникам? Мысль оказалась кислой на вкус. Доктор поспешил скомкать ее и брезгливо швырнуть в корзину для мусора.

Поднимаясь по лестнице, он краем уха слушал разговор охраны, тут же забывшей о нем. Кто-то мрачно доказывал, что от здешней работы у самого папы Римского мозги закипят. Ехал, значит, сюда на метро, и вдруг осознал: в вагоне сидят манекены. Пластиковые. Только он — живой, и то под вопросом. Поезд мчится без остановок, станции мелькают осенней листвой: красные, желтые, зеленые. Зажмурился с перепугу, а тут: "Двери закрываются! Следующая станция — "Проспект…" И баба с кошелкой из-за спины булькает: "Вы на следующей сходите? Сходите или нет?!" Если б не дежурство, непременно б водки нарезался… Дальше доктор слушать не стал. Еще один кандидат на постоянную прописку в пансионате. Хотя нет, охранника здесь не пропишут. Другой, знаете ли, контингент.