Давнишние секреты - [4]

Так как овраг был не доверху наполнен телами евреев, через два дня рациональные изуверы уложили туда и пленных советских солдат, и не оказавшихся достаточно лояльными поляков. Выявленные коммунисты-украинцы, оставленные для подпольной борьбы, тоже нашли там свой последний приют. Уделили место и больным психиатрических клиник. С них как раз и началось заполнение братской могилы. Лишние люди.

Вот так погибла Поля, добрый, мягкий человек, не причинивший зла ни одному живому существу. А с ней и ее семья — “богиня утренней зари” Аврора и херувим Атейка-Валерка. Один Адольф, отсидев пятнадцать лет в Канске, остался жив, но эта жизнь была ему совершенно не нужна.

Несколько лет назад моя сестра Мура, ей уже было за семьдесят, поехала в Киев и прошла весь скорбный путь обреченных людей. Была годовщина казни, так же стояла теплая осень, листопад, сотни людей медленно шли с зажженными свечками и отдаленно, только очень отдаленно, представляли себе чувства родных и близких, которых вели на неминуемую смерть.

Мура вернулась, опухшая от слез, и ни с кем не могла разговаривать. Молчала несколько дней. Потом пошла на работу (она профессор-физиолог в детской клинике) и постепенно оклемалась. Но если ее спрашивали об этом траурном марше, она снова замыкалась и смотрела на собеседника тоскливо и отрешенно. Очень было сильно потрясение.

Над Бабьим Яром шелест диких трав…

Все молча здесь кричит,

и, шапку сняв,

Я чувствую,

как медленно седею.

Хорошо написал Евгений Евтушенко.

Семейные ценности

Нежность и ревность, хамство и отчаянные попытки примирения, обман и откровенное признание, хитроумные уловки и глупые проколы на пустом месте. Эти полярные знаки “плюс и минус” постоянно меняются местами, вспыхивают и гаснут, терзают души и деформируют характеры людей и их детей. Но держат семейную систему в необходимом напряжении. Многие же не разводятся. Как говорит одна моя родственница: “Значит, они так договорились”.

В мой кабинет заходит семейная пара. Он — крепкий, уверенный хозяйственник. Лет шестидесяти. Бритая голова, волевой подбородок, брыластые щеки и неожиданно розовый носик пуговкой. Она — моложавая пухлая блондинка, настоящая “пышка”. Даже родинка слева над губой. По документам — шестьдесят один год, но не дашь и пятидесяти.

Он сдувает с нее пылинки. В сто первый раз слушает ее рассказ о болезни, поправляет, уточняет. Комментирует. Она ласково к нему оборачивается. Он следит, чтобы ни одна деталь не ускользнула от моего докторского внимания.

Я прошу ее снять блузку, чтобы осмотреть спину. Она охотно раздевается. Крепкая и белая, как молодая репа. Или белокочанная капуста. Он командует:

— Стой ровно, не вертись, выполняй все команды врача.

Она послушно выполняет. Я чуть улыбаюсь.

— Поднимите руки вверх. Повернитесь, наклонитесь вправо, влево, теперь вперед — как будто что-то поднимаете с пола, но без боли.

— Колени сгибать?

— Ни в коем случае! — вместо меня руководит ее муж, озабоченно вскочивший с дивана.

Я его осаживаю:

— Василь Васильевич, здесь я командую, успокойтесь, сядьте, мне важно узнать, насколько она может наклониться без боли. Все. Спасибо. Одевайтесь, пожалуйста.

— Рентгеновские снимки смотреть будете? — мрачно спрашивает Василий Васильевич.

Он недоволен слишком коротким осмотром его бесценной жены. Она ловко одевается, чему-то загадочно улыбаясь, разглаживает на себе шелковую комбинашку. Вдруг я замечаю на белом пухлом плече багровое пятно. С начальной желтизной по краям. Синяк.

— Это откуда? — спрашиваю.

— В метро о поручень стукнулась, — немного смутившись, ответила она, — вагон качнуло, я не удержалась.

Василий Васильевич промолчал. Ладно. Изучаю снимки, вернее, компьютерную томограмму.

— Великолепное качество. Где это делалось?

— Я обзвонил все центры, где есть томографы. Выяснил, у кого новейшие модели, и туда обратился сам, — ответил супруг.

Он явно гордится своей активностью и технической сноровкой: нашел, мол, для жены все самое лучшее. Осталось немного — вылечить подругу:

— Мы уже тридцать лет женаты, много чего пережито, но сейчас я волнуюсь как-то особенно.

Я его успокаиваю, намечаю план лечения. Он внимательно слушает и даже делает пометки в маленьком блокнотике. Блокнотик прямо утопает в его мощной ладони. Не ладонь, а ковш экскаватора. Она продолжает загадочно улыбаться. Прямо Джоконда какая-то.

У зрелых женщин часто проглядывает непонятная улыбка. Интригует и настораживает. Меня, по крайней мере. Появляется несколько завистливое чувство — все равно эту женщину не разгадать, она знает о жизни гораздо больше, чем ты. У молодых девушек тоже встречается этакая улыбка. Но гораздо менее загадочная. А у нас на третьем этаже Томка-массажистка так ржет, что портьеры в кабинете трясутся, с хромированных штанг сползают.

Так вот: составил я план лечения, договорились об обратной связи — как меня находить, если что не так, и распрощались. Вызываю следующего больного. Минут через пять пышка-блондинка заглядывает в кабинет:

— Можно я подожду, когда вы освободитесь?

Через пять минут заходит, держит в руке какой-то листочек. Доверительно наклоняется: