Давид Седьмой - [40]
Он вытачал для себя не только одежды романтика, играющего на красоту, а не на жалкое очко в турнирной таблице, но и облачился в рубище мученика и страдальца, в котором пребывал, независимо от политической погоды на дворе.
«Нет сомнения, что в XXI веке, а быть может, и раньше предстоит возрождение культа красоты в шахматах, что они будут с каждым годом приобретать человечные, добрые черты, отбрасывая всё наносное, конъюнктурное, эгоистичное, всё, чуждое идеалам гуманизма…» – писал Вайнштейн в 1984 году с характерным пафосом.
Сравнивая с покером, пел гимн шахматам, полагая, что именно шахматам принадлежит будущее. Не будем сравнивать популярность шахмат и покера сегодня и давать оценки следующим утверждениям Вайнштейна.
«Быть может, шахматы в прошлом были игрой, но современные шахматы в своем развитии всё в большей мере приобретают черты подлинного искусства».
«Подлинные любители шахмат, а их уже миллионы против немногих, хотя и влиятельных апологетов Его Величества Очка, всегда будут превыше всего ценить гроссмейстеров за раскрытую красоту в шахматах, воплощенную в комбинации».
Вайнштейн обрушивается на академические словари, называющие шахматы игрой. Резко критикует и словарь русского языка, дающий шахматам определение «игры на доске, разделенной на 64 светлые и темные клетки, между 16 белыми и 16 черными фигурами по установленным для них правилам передвижения».
Приводит в пример Бронштейна, называющего шахматы «не доской, фигурами и клетками, а отраслью культуры, которая по содержанию представляет собой искусство, а по форме – способы общения между собой коллективов и личностей».
Сравнивает Бронштейна с «новатором форм стихосложения Хлебниковым», а о крайне запутанном и неподъемном для начинающего «Самоучителе шахматной игры» пишет, что автор объяснил нам, что «конфликт в шахматной борьбе лежит не в отношении фигур, а в отношениях партнеров. Силовые линии, экватор – всё это было так ново, привлекательно и вместе с тем понятно…»
«Шахматный мир жив теми бесчисленными любителями, для которых шахматы – форма межчеловеческого общения. То есть средство самовыражения и эстетического восприятия в справедливом интеллектуальном соревновании с друзьями».
Подобные фразы могли быть сказаны (и говорились впоследствии не раз!) Давидом Бронштейном.
Вайнштейн предсказывал: «приходят новые времена, появились новые шахматные кумиры – ну что ж, сочтемся славою… Но импровизационное творчество Бронштейна ценят и всегда будут ценить любители шахмат за его оптимизм и здравый смысл, за стремление к гармоничному и справедливому разрешению возникающих на доске конфликтов…»
Философствовал: «эстетическое воздействие этого искусства на человека и его самовыражение в творчестве есть результат самостоятельного поиска и открытия неожиданных и эффективных связей между этими понятиями, воплощенными в шахматной комбинации»
Не жалел красок: «На каждом шагу шахматисту становятся доступны радости Колумба и Магеллана», «шахматы Давида Бронштейна, яркого представителя импровизационного жанра, – это не передвижение черных и белых фигур на плоской темно-светлой доске, это – красочное творчество в многомерном пространстве идей, в диапазоне от бетховенских страстей до мягкой улыбки Алеши Карамазова».
Комментировать эти пассажи трудно. Высокопарную бессмыслицу, наполненную патетикой и пафосом с претензией на оригинальность, советские читатели, вкус которых был атрофирован официальной жвачкой, пробегали глазами, не вдумываясь в смысл.
Ту же манеру изложения перенял Давид Бронштейн: «Хочется надеяться, что шахматы в третьем тысячелетии войдут в арсенал жизненных потребностей человека, наряду с чтением классических стихов и наслаждением музыкой…»
«Шахматное искусство еще не заняло своего места в ряду других искусств. Это легко ощутить, но нелегко объяснить».
«В храм шахматного искусства люди приходят с единственной целью – насладиться красотой комбинаций».
«В турнире претендентов на матч с М. Ботвинником в 1956 году в Амстердаме из-за заносчивого хода Cf6-d7 мне пришлось весь вечер отражать медлительные, но тем еще более чувствительные атаки Т. Петросяна. Себя хвалить не положено, но автор должен быть объективным – защищался черный король более чем героически. Воспользовавшись тем, что Т. Петросян рано обменял чернопольных слонов, черный король облюбовал для себя тихую пристань на поле h8, а остальным фигурам приказал занять круговую оборону.
И фигуры так хорошо выполнили приказание, что уже не было никакой возможности расположить их лучше. А ходить-то надо обязательно! Тогда, обозрев обстановку, король выбрал из фигур самого молодого и крепкого – коня – и велел ему гарцевать вокруг королевской пешки, ни на что, никуда, ни под каким предлогом не отвлекаясь. Так игра и тянулась.
Т. Петросян маневрировал ладьями по первой горизонтали, запугивая черных угрозой вторжения, но эффекта достичь не смог. И не удивительно – черная армия исчерпала все резервы подвижности, заняла оборону, прижавшись к отвесным скальным громадам, вроде тех, что вдоль знаменитой Военно-Грузинской дороги по пути из Орджоникидзе в Тбилиси.
