Давид Седьмой - [14]

Сказал в конце жизни: «Сейчас, спустя много лет, я сомневаюсь в справедливости моей победы над Болеславским. Хотя, возможно, этим я спас своего друга от унизительного разгрома в матче с Ботвинником, что могло стать для него настоящей катастрофой. Однако, не выиграв матч у Ботвинника, я бросил тень и на свою шахматную карьеру».

* * *

За два месяца до начала матча с Ботвинником Яков Нейштадт встретил Бронштейна в переходе московского метро: «Готовишься?»

Хитро прищурившись, Дэвик ответил вопросом на вопрос: «У тебя кролики когда-нибудь были?»

«???…???»

«Они ведь всё время шевелят чем-нибудь, ноздрями, ушами. Так вот и я готовлюсь…» И пошел своим путем, одарив Нейштадта загадочной улыбкой.

Спросил у Григория Яковлевича Левенфиша, давнего недруга Ботвинника, что бы тот посоветовал ему для успешной игры в матче.

«А вы повесьте над кроватью фотографию Ботвинника и каждое утро, проснувшись, разглядывайте ее, приучайтесь. Вам ведь придется два месяца кряду смотреть на эту физиономию…»

По Москве ходили упорные слухи, что Бронштейн так и поступил и каждое утро начинает с того, что подолгу смотрит на лицо предстоящего соперника, а кое-кто утверждал, что психологический сеанс заканчивается смачным плевком…

В 1991 году во время кандидатских матчей в Брюсселе журналист, интервьюировавший Ботвинника, спросил, правда ли, что он повесил над кроватью фотографию Бронштейна и каждое утро, проснувшись, первым делом плевал в нее. «Это абсолютная чепуха, – решительно сказал Патриарх. – Насколько я знаю, это Бронштейн повесил мою фотографию у себя над кроватью. Впрочем, я сомневаюсь, что он плевал в нее…»

Когда я однажды прямо спросил об этом Бронштейна, он подтвердил наличие фотографии, но потом, улыбнувшись, увел разговор в сторону.

Уже на закате жизни Вайнштейн утверждал: «В 1951 году перед матчем на первенство мира Ботвинник поставил условие, чтобы я не был секундантом Бронштейна. Иначе он играть не будет. Я сказал Зубареву (шахматный начальник СССР в те годы – Г.С.) – Ботвинник понимает, что выиграть у Давида он не может и ищет предлог сорвать матч. Поэтому не возражайте ему… Будь я секундантом (а Бронштейн хотел настаивать на этом), Ботвиник никогда бы не сделал ничью в этом матче. И Ботвинник знал это!»

Трудно сказать, почему Вайнштейн добровольно ушел на вторые роли. Конечно, в зале была специальная ложа общества «Динамо», членом которого являлся претендент, конечно, на матче бывал министр госбезопасности, несколько раз разговаривавший с Бронштейном, но кому благоприятствовали власти в действительности?

Слишком велик был авторитет Ботвинника, не говоря о его несравненно более чистой биографии по сравнению с протеже Бориса Самойловича. И если бы Бронштейну удалось выиграть матч, не оказался бы Вайнштейн в уязвимой позиции? А люди, работавшие там, где работал он, должны были просчитывать ситуацию на много ходов вперед.

В Советском Союзе того времени имена Маяковского, Мичурина, Улановой, Ботвинника стали символами и, конечно, имя гроссмейстера-орденоносца, члена партии, ученого, вписывалась много лучше в канонические советские святцы, чем имя Бронштейна.

Как чемпион мира по шахматам Ботвинник был для властей более желательной фигурой, чем непредсказуемый строптивый Бронштейн, к тому же с его сомнительными анкетными данными.

Но в отличие от литературы, музыки и науки спорт имел свою специфику. Хотя власти могли способствовать или наоборот препятствовать карьере спортсмена, они не могли не считаться с фактами: счетом на табло, самыми быстрыми секундами, самыми тяжелыми килограммами.

Поэтому в истории советского спорта можно встретить немало имен футболистов, хоккеистов, легкоатлетов и конькобежцев, своенравным поведением явно не вписывавшихся в эталон примерного гражданина СССР. Не могли бы власти не считаться и с Бронштейном, если бы тот победил в матче на мировое первенство.

Хотя официально Вайнштейн не имел на матче никаких функций, он был мозговым центром команды претендента. Пару раз Борис Самойлович даже оставался ночевать в гостинице «Пекин», одно крыло которой было всегда в распоряжении министерства госбезопасности.

Бронштейн, занимавший во время матча огромный номер в «Пекине», частенько завтракал, обедал и ужинал у Вайнштейна. Ведь он жил у него на квартире длительное время, к нему все привыкли, считая почти членом семьи.

Официальным секундантом Бронштейна на матче стал его первый тренер Александр Константинопольский. В тренерскую бригаду входил и Семен Фурман – известный ленинградский теоретик. Хотя Исаак Болеславский официально не имел никакого отношения к матчу, он тоже находился в Москве и факт его помощи старому другу Дэвику, не был, конечно, секретом ни для кого.

Абрам Хасин, помогавший Бронштейну до матча, вспоминает, что получал от него и от Вайнштейна задания проанализировать варианты французской, староиндийской защиты.

Хасин: «Дэвик был настроен чрезвычайно оптимистично, был уверен, что борьба будет решена в миттельшпиле, до эндшпиля дело не дойдет и эндшпилем, всегда являвшимся его слабой пятой, не занимался совершенно».

* * *

Ботвинник никогда не относился к Бронштейну серьезно. В его дневнике преобладают негативно-иронические отзывы о стиле будущего соперника: «типичный крутильный (не стремительный) шахматист», «неврастеник и, вероятно, страдает от навязчивых идей, но весьма работоспособен», «крутежный шахматист», «выкрутил пешку», «всё время 2–3 ходовые трючки», «кафейная жертва ладьи», «есть ли у него настоящая гроссмейстерская техника?», «смело, но сумбурно – ловит рыбку», «в позициях без инициативы играет слабо», «Рагозин прав – 1. Аналитических схем нет. Играет просто сложные системы на запутывание. 2. Черными всегда приемлет ничью. 3. Любит размены. 4. В цейтноте врет». Это записи различных лет из дневника Михаила Ботвинника.