Давайте помечтаем о бессмертье - [3]

Чарованье в ее походке,

Мы опять начинаем слоняться

По Арбату, Тверской, Охотке…

Оттого-то не скучно, если

Вы один в предвечернем тумане.

Где бишь трубка? Садитесь в кресло.

Включите экран. Вниманье!

Вот вы маленький-маленький. Вот

Школяр, голова ежова;

Вот вытягиваетесь в большого,

И усы оттеняют рот.

Вы меняли морские карты,

Вы любили «козла забивать»…

Но надо уметь кое-что забывать,

Вырезать из памяти кадры:

Этот оттиск зубов на губах

От житья среди вихрей буйных,

Когда были мы храбры в боях

И трусливы в тылу на трибунах.

И такая брала тоска,

Такое к себе отвращенье…

Как же в памяти это таскать,

Чему нет и не будет прощенья?

Оно, как сверчок, в мозгу

Все сверлит, и сверлит, и гложет.

Ах, забудьте об этом, кто может!

А я…

Я не могу.

«Ни прошлого, ни будущего нет…»

Ни прошлого, ни будущего нет?

Есть только настоящее? И все же,

Пройдя немало буйных лет,

Прошедшее ты ощущаешь кожей.

Оно с тобой. Оно всегда с тобой.

Здесь даже детство не погасло.

Ты окружен невидимой толпой.

Оно и в нищете — твое богатство.

Все вымершие живы. Даже дед,

Которому давно за полтораста…

На этажерке тигр-людоед,

Буфет, протертый вяжущею пастой.

К тебе вернется первая любовь

Все в том же белом платье из фланели.

(Вы оба от дискуссий пламенели,

Но уж теперь ты ей не прекословь!)

Под старость сужено житье-бытье:

Планета — от Казани до Рязани,

Но трепетность твоих воспоминаний

Спасает одиночество твое.

И есть, представьте, у седовика

Грядущее! Оно в его идеях:

Когда весь быт не в звяканье копеек,

Он будущее видит сквозь века.

«Милый! Если тебе не можется…»

Милый! Если тебе неможется

И почему-то счастье не снится -

Возьми мою душу с терпкой кожицей,

Раскрой на любой странице.

Ты услышишь голос, которому неможется,

Словно видишь свое отраженье с моста:

Он всеми твоими богами божится

И горько над ними, как ты, смеется.

«УЖ НЕБО ОСЕНЬЮ ДЫШАЛО…»

Как швырялся я в молодости счастьем!

Мне радости давались без труда.

И это не случайно: был я мастер

По добыванью солнца изо льда.

Но не ценил я этого тогда.

Пустяк! Мне было море по колено.

Года неслись. Проносятся года -

Передо мною третье поколенье.

Еще во мне шаманствует колдун,

Но каждый выдох для меня — канун…

Уж я ценю душевный свой уют,

Поэмы не бросаю в переплавки.

Я, как домашняя хозяйка в лавке,

Беру от жизни все, что выдают.

1966

«Был у меня гвоздевый быт…»

Был у меня гвоздевый быт:

Бывал по шляпку я забит,

А то еще и так бывало:

Меня клещами отрывало.

Но, сокрушаясь о гвозде,

Я не был винтиком нигде.

ХУДОЖНИЦА

Тате С.

Твой вкус, вероятно, излишне тонок:

Попроще хотят. Поярче хотят.

И ты работаешь, гадкий утенок,

Среди вполне уютных утят.

Ты вся в изысках туманных теорий,

Лишь тот для тебя учитель, кто нов.

Как ищут в породе уран или торий,

В душе твоей поиск редчайших тонов.

Поиск редчайшего… Что ж. Хорошо.

Простят раритетам и муть и кривинку.

А я через это, дочка, прошел,

Ищу я в искусстве живую кровинку…

Но есть в тебе все-таки «искра божья»,

Она не позволит искать наобум:

Величие

эпохальных дум

Вплывает в черты твоего бездорожья.

И вот, горюя или грозя,

Видавшие подвиг и ужас смерти,

Совсем человеческие глаза

Глядят на твоем мольберте.

Теории остаются с тобой

(Тебя, дорогая, не переспоришь),

Но мир в ателье вступает толпой:

Натурщики — физик, шахтерка, сторож.

Те, что с виду обычны вполне,

Те, что на фото живут без эффекта,

Вспыхивают на твоем полотне

Призраком века.

И, глядя на пальцы твои любимые,

В силу твою поверя,

Угадываю уже лебединые

Перья.

1964

ГЛУХОМАНЬ

После контузии стал я глохнуть…

Вокруг тишина. Понимаю сам.

И вдруг

ослепительный

грохот

Пойдет по рычащим басам.

И так секунд этак на пять,

С гулом, визгом и бряском.

(Я понимаю, что это память

О битве под Батайском.)

Но дальше в ушах шелестящий шум.

Он не зловещ. Он не угрюм.

Не бьет человека шоком.

Мне даже нравится легкий обман:

В ушах, как в раковине, океан

Шумит

отдаленным шорохом.

Так стоит ли жаловаться на шум?

Эх, глухота не горе…

Куда ни пойду — глубоко дышу:

Всюду со мной

Море.

БЕТХОВЕН

Когда уже глухой Бетховен

Спустился в свой осенний сад,

Он знал, что облака сипят,

А воздух звоном был подкован.

Но этот шум вообразимый

Его не интересовал.

Он жаждал звуков!

В лета, в зимы

Он эти шумы рисовал.

Но осень… О! Вот этот ранний

Свинцово-оловянный тон,

И медный тон, и деревянный,

Как меж фаготами тромбон.

Приметил тополя длинноту,

Забор, где в паузах колье.

Он в каждой краске видел ноту,

Он чуял, чувствовал ее.

Пылали клены-контрабасы…

Поверх пюпитров и голов

Он видел жаркие контрасты

Березовых колоколов.

Дубы запели, как древляне.

А сухостой? А мухомор?

И он унес в груди, в дыханье

Балладу «До-диез-минор».

ТАЙНА БЕТХОВЕНА

Нам говорят профессора: «В чем тайна

Бетховена? Откуда этот свет?

Что внес он после Моцарта и Гайдна

В искусстве симфонизма? —

И в ответ

Показывают пикколо, тромбон

И контрфагот. — Он эти инструменты

Отважно ввел в оркестр.

Этим он

И деревянный звук, и голос медный

В три форте поднял. Что за глубина!

Из океана волны эти льются!»

Вы ошибаетесь: Бетховена волна -

Из глубины Французской революции.

ПАГАНИНИ

Троглодиты стреляли из лука,

Хоронясь в дремучей траве.

А один среди вешнего луга

Вздумал

бренчать

на тетиве.

И на разных высотах струна

Отзывалась пока наугад,

И гуляла по ней стрела

Вверх и вниз, вперед и назад.