Уснуть Дмитрий не смог. Лежа на постели с открытыми глазами, он до утра блуждал по ленинградским улицам, площадям и набережным, и они виделись ему нетронутыми снарядами и пожарами, такими, какими сохранились в его памяти и в Туркмении, и здесь, в Пензе. И на проспектах и площадях Города Праздника Дмитрий встречался с друзьями своей молодости: Шурой Розеном, Ольгой Берггольц, Асей Тетеревниковой, Мариной Еленской и со своим никогда не унывающим тезкой Митей Залесским, чуть не в первый день войны ушедшим оборонять Ленинград. Живы ли они все? Какими стали? Увижу ли я их еще?
Думы его были похожи на добрую сказку, а у такой сказки конец всегда хороший.
Пришла еще одна ночь. Тоже насквозь бессонная. Ночь, принесшая Дмитрию то, что он едва не утерял, — веру в себя. 2 февраля, затаив дыхание, больные слушали сообщение Совинформбюро об окончательной ликвидации группы немецко-фашистских войск, окруженной в Сталинграде. Среди шестнадцати взятых в плен генералов и сам генерал-фельдмаршал Паулюс. Вместе со множеством пленных захвачены трофеи: тысячи танков, самолетов, орудий, тягачей, грузовых машин… Вот, значит, как повернулся Сталинград для Гитлера! И как-то забылось, что враг разгромлен не на берегах Рейна или Шпрее, а на великой русской реке, за которой уже — Урал и сибирские просторы. Тысячи километров отделяли еще советских бойцов от Германии, но Сталинград придвинулся к Берлину гораздо ближе, нежели Москва год назад.
Дмитрий не ощущал того потрясения, как тогда, при вести о первой выигранной битве. Ведь после московской были и другие победы. Зато пришло чувство спокойной убежденности, что в ходе войны наступил перелом, что запас сил у советского народа безграничен и что время переиграло в нашу пользу.
Блуждая мыслью, освобожденной от тягот и тревог за день сегодняшний, в представимом будущем, отвоеванном у фашизма, Дмитрий нашел в нем место и для себя. Летопись великой войны будет писаться десятилетиями. И каждый, кто видел войну двойным зрением: и глазами, и внутренним взором, — сможет написать для этой летописи свою главу. О чем будут эти главы? И о гигантских сражениях, которых не знала история; и о схватках один на один на узких тропах войны; о противоборстве военной науки — чужой и нашей; о горечи утрат и расставаний навсегда и о счастье возвращений; о стиснутых зубах и простреленном сердце; о героизме и трусости; о неутешном горе материнском и возмужании мальчика; и о темных и светлых струнах души человеческой, — и вообще о всем человеческом, что обнажила и высветила отечественная освободительная война. Кто-то напишет о блокадном выстоявшем Ленинграде, кто-то — о гибели фашистских планов на Волге…
…А я? Так случилось, что я не попал и уже, наверное, не попаду на передовую. Ну и что?.. Так вышло, что за всё это время я видел только одного партизана, принесшего нам письмо от княжны. Ну и что? Разве же люди, как и я оказавшиеся в глубоком тылу, не обуреваемы теми же чувствами и не способны на те же поступки, что и фронтовики, партизаны, подпольщики? Вот я и расскажу о них. Не сразу, конечно, а когда пройдут годы и на них можно будет подняться, как на вершину горы, и оттуда вновь разглядеть то, что уже откатилось в прошлое. И не мелкое и незначительное, что лепится к главному, словно ракушки к подводной части корабля, а сам корабль, проплывший сквозь время, — характер советского человека. Расскажу о Гире и Вазерском, Саломее Нерис и Харитоновой, Треплеве и Королеве, о всех тех, с кем вместе пришлось мне пройти через самое трудное испытание — видеть звезды даже тогда, когда всё небо затянуто тучами.
Думая так, Дмитрий тихонечко, чтобы не разбудить своих товарищей по палате, как и он уже переборовших злую болезнь, подошел к окну. Небо было высоким и звездным. Дмитрий попытался представить его себе таким, каким оно раскрылось сегодня над Москвой — подсвеченное, многоцветное, переливающееся, бушующее скоротечными вспышками ракет и огненными цветами фейерверка. «Хотелось бы и мне увидеть салют победы», — подумал он. Но и это небо, мерцающее фонариками вселенной, было прекрасным и успокаивающим.
И Дмитрий долго еще стоял у окна и смотрел на звезды. Теперь он чувствовал себя совершенно здоровым.
Ленинград. 1968—1971
