Давай пошепчемся... - [10]

Фортепиано заныло, как сложно

Ощущать, что ты в новое утро плывешь —

Вновь одна или снова свободна…

Опавший лист

Сорвался лист на землю золотой.

Летел и вспоминал о жарком лете,

Дождях грибных, о птицах на рассвете

И о росе, по лугу разлитой.

Он помнил, как средь мягких облаков,

Струился солнца луч. Стук каблуков,

По мостовой спешащих, помнил тоже…

И знал, что путь обратно невозможен,

Смешается с опавшею листвой

И скоро станет скрючен, покорёжен…

Хоть и не мёртвый, но и не живой.

И пнет ногой его прохожий,

Спеша домой…

Я утопаю в нежном шёлке слов…

Я утопаю в плотном шёлке слов

И в пылких нотах голоса сгораю.

Средь тысяч легких, трепетных шагов —

Твои звучат, как песня колдовская.

И жаль в очаровании таком

Не чувствовать пьянящего блаженства,

Быть пожелтевшим маленьким листком —

Далеким от природы совершенства.

Но зная, что ты любишь не меня,

Губами, прикасаясь к нежной коже,

Ни в чем, не упрекая, не виня,

Осыпать поцелуями до дрожи.

Вновь утопая в плотном шёлке слов,

Сгорает сердце тусклою свечою.

Средь тысяч звуков трепетных шагов

Твои — шуршат опавшею листвою.

Тарноге

Снова в Тарноге, до́ма —

средь милых и чудных просторов:

Где в сосновом бору кру́жит голову ветер-гуляка,

Где деревья вросли в купола бирюзовых соборов,

Где от нежности сердце трепещет, и хочется плакать.

Здесь река, что купель, окунулся и вновь вдохновенный,

Начинаешь творить, быль и сказку слагая в поэмы.

Каждый миг принимаешь

(Он — редкостный дар драгоценный),

Обнимая душою родимые добрые стены.

Здесь березы стройнее, луга живописней, роскошней.

Ярче солнца мерцают созвездия млечного царства,

Что несет мне покой, день подальше убрав суматошный,

Чтобы утром впустить в городок

дух любви и бунтарства.

Вплетена я в душевность и страсть деревенского быта,

Очарована с детства таинственным говором предков.

Под ногами земля тарножан́ васильками расшита,

По которой ступаешь неслышно под радугой лета.

Закат заливает лазурные выси багрянцем…

Закат заливает лазурные выси багрянцем.

В нем солнца лучи, точно веер для битв с темнотою.

Горят на щеках облаков озорные румянцы —

Могучие странники встали пред ночью стеною.

Но в бархате черном уже утопают дороги.

Крадется под куполом неба из звезд вереница.

Светило торопится скрыться в златые чертоги,

И в сумерках прячет оранжевый отблеск зарница.

«Ах, вечер, прошу, задержись на мгновенье со мною,

Замри, чтоб могла я к любимому выйти навстречу…»

Но тьма не подвластна, и чёрной волной за волною

Она набегает на хрупкие женские плечи…

Чужое платье

Перестань говорить назидательным тоном —

Переделать меня ты стремишься напрасно.

Нарисованы в буквах слепые законы —

Слишком много опасных друг другу согласных.

Словом за слово снова запнешься бездарно,

Обвиняя других в нерифмованных мыслях.

Знаешь, лучше пиши, дорогой, мемуары,

В остальном разговорная нитка провисла.

Каждый день бесконечно пустым переливом

Голос слышу я твой — нет ни сна, ни покоя.

Попытавшись любовь уложить в нормативы,

Ты одел меня в платье чужого покроя.

Ожеледь

В серой рубашке с холодным дождем

Хмурый пришел вечер.

Небо залито густым молоком,

С треском горят свечи.

В медленном танце за мутным стеклом

В листьях шуршит ветер.

Скрипом прощальным в проеме дверном

Стонут мечты лета.

Тени беснуются под потолком,

А за окном плетью

Ливень стучит под ночи полотном,

Землю укрыв ожеледью.

ОЖЕЛЕДЬ — ледяной налет, образующийся из охлажденных капель тумана или дождя, гололедица.

Улыбки кружева

Чеканным фантастическим узором,

Орнаментом причудливым слились

Твои морщины — их рисунок тонок.

Художницы-судьбы изящна кисть.

Вот в складочке обида — та из детства,

Которую забыть не суждено.

Тебе внушали долго — с малолетства,

Что всем ты должен. Право же — смешно.

Из легких паутинок боль разлуки,

Глубокой бороздой застыла скорбь —

Оврагом пролегла. Тоска о друге

Разводами на лбу — морщинок горсть.

Разгладить бы рукой, да не волшебник,

Сплелась витиевато жизнь-струна.

Шепчу слова любви — их нет целебней,

Даря глазам улыбки кружева.

Старый дом

В тонких паутинках провода,

Старый дом с приземистым окошком.

Скрипнув, половица замерла.

Печка не дымит, не дремлет кошка.

Обветшали крыша с потолком,

Подполом давно затихли мыши.

Плачет в одиночестве мой дом,

Но его, увы, никто не слышит.

Замолчав, настенные часы

Не звонят о времени грядущем —

Отстучали годы у стены,

А теперь задумались о сущем.

Стал трухлявым, словно пень, забор.

У калитки сломана пружина…

И гуляет ветер через двор,

Что зарос крапивой и малиной.

Стонет дом от боли и тоски,

Чуда ждет, но он того не знает,

Что его снесут, и у реки —

Возведут громадину на сваях.

В тонких паутинках провода,

Старый дом с приземистым окошком…

Как бы возвратиться мне туда,

Где на печке теплой дремлет кошка?

Клевер

Разлился клевер розовым вином,

Растекся мягким полем под ногами,

И тут же опахнуло молоком,

И маслом деревенским, и блинами.

В нос запросился нежный аромат

Вкуснейших пирогов с густым вареньем.

Их надкусить, как много лет назад,

Закрыв глаза, с огромным наслажденьем.

С медовым воском выпить терпкий чай,

Заправленный смородиной и мятой…

Сказал мне дом родной: «Ты приезжай!

А то всю жизнь торопишься куда-то?»

«Глаза открой, — мне шепчет город мой,

Твой мир давно обжит, почти проверен…»