Давай надеяться на лучшее - [69]

В коляске стало тихо. Иван заснул. Возможно, это все же была не самая лучшая идея. Все совсем не так красиво, как я себе представляла до того, как вышла из дома. Снег не легкий и пушистый, а мокрый и тяжелый. Дороги развезло, под ногами серая каша, у меня озябли пальцы на ногах. Здесь ходят целыми семьями, зажигают свечи на могилах тех, кто успел прожить целую жизнь, прежде чем умереть. И тут я – иду одна к роще памяти, где несколько недель назад развеяли прах, оставшийся от тридцатичетырехлетнего тела. Мне холодно. Под ногами у меня не скрипит. Шапка у меня промокла, а не побелела от снега. Я раздумываю над тем, не повернуть ли домой, но понимаю, что прошла больше половины пути. Ладно, дойду.

Лесное кладбище все сияет зажженными фонариками. Я не единственная, кому пришло в голову зажечь сегодня свечу в Роще памяти, но вдруг выясняется, что я единственная, кто все еще здесь. Куда делись все остальные? Я смотрю на часы – три минуты четвертого, по телевизору только что начались мультики про Дональда Дака.

Фонарики мерцают вдоль дороги к небольшому возвышению, где находится Роща памяти Лесного кладбища. Они обрамляют дорожку, их мигающие огоньки в глухой зимней темноте придают всему торжественное, почти сакральное настроение, и трудно сказать, от чего – то ли от низкой температуры, то ли от всей этой атмосферы – по спине у меня пробегает холодок. Я останавливаюсь на дорожке и озираюсь, внезапно утратив ориентиры. Нужно ли подниматься на холм или я могу остановиться здесь? Где кончается дорога и начинается сама Роща памяти? Где мне поставить свечи? Где найдется место для моих фонариков?

В магазине свечи продавались по две в упаковке, и я подумала, что могу зажечь их обе – одну за тебя и одну за папу, но сейчас я не знаю, куда их поставить. Вокруг так много других свечей. Везде все заполнено. Кажется, для моих свечей просто нет места. Присев на корточки у коляски и бросив быстрый взгляд на Ивана, который по-прежнему спит, я достаю свои фонарики. Зажигаю свечи, ставлю их прямо в снег, бок о бок, некоторое время сижу перед ними. Убедившись, что они разгорелись и продолжают гореть во влажном воздухе, я поднимаюсь. Поворачиваю коляску и иду быстрым шагом, стараясь не бежать вниз с холма. Окруженная мерцающими свечами на внезапно опустевшем кладбище, я вдруг думаю, что никогда в жизни не чувствовала себя такой одинокой. Слезы жгут глаза, и, поскольку у меня нет причин их сдерживать, я даю им волю.

Мой плач, поначалу тихий, стремительно набирает силу и сопровождается всхлипываниями, которые я прячу в шарфе, чтобы не разбудить Ивана. Какая идиотская идея! Я не хочу брести одна по кладбищу в Сочельник со спящим ребенком в коляске. Я прибавляю шагу, почти бегу, дышу быстрее, и плач отступает. Коляска постоянно зарывается колесами в слякоть, мне приходится полностью сосредоточиться на дороге, чтобы не разбудить Ивана.

Добравшись до другого кладбища, я слышу, как кто-то впереди на дорожке выкрикивает мое имя. «Это же Каролина!» – восклицает женский голос, который кажется мне знакомым, но я не сразу его узнаю. Я раздумываю над тем, не продолжить ли мне свой путь, сделав вид, что я не расслышала, пройти мимо нее, глядя себе под ноги, но понимаю, что это не выйдет. Мы просто столкнемся друг с другом, если я не буду смотреть вперед. Я нехотя поднимаю глаза. Оказывается, голос принадлежит моей приятельнице из прошлого, бывшей девушке одного моего друга. Мы не встречались несколько лет. Мне пришлось бы объяснять тебе, кто она такая, если бы мы с тобой шли сейчас вместе. Она – из моей жизни до тебя. Сегодня она идет по кладбищу с мамой и пожилой дамой, которая, как я думаю, ее бабушка, и снова окликает меня, прежде чем наши глаза встречаются и она видит, что я плачу. Я пытаюсь улыбнуться, но мои приветствия звучат скомканно, голос не повинуется мне.

Проходит несколько секунд, потом она шагает ко мне, обнимает меня и крепко сжимает. «Я слышала, что произошло, так тебе сочувствую», – шепчет она. «Прости», – шепчу я. Мы стоим молча. Через ее плечо я вижу, как ее мама и бабушка, потоптавшись на месте, идут дальше, не желая нам мешать. Я всхлипываю, уткнувшись в ее куртку, а она продолжает меня обнимать. Она говорит, что так сочувствует мне. Что жизнь – чертово дерьмо. Я продолжаю плакать, не могу разобраться в своих мыслях, тем более сформулировать их в словах.

Через некоторое время мы расстаемся. Желаем друг другу счастливого Рождества и говорим, что созвонимся. Я прошу прощения за свой вид, а она отвечает, что я не должна извиняться. Тем не менее щеки у меня горят от стыда, когда я продолжаю свой путь. Я думаю о том, что утратила контроль над собой в ситуациях общения с другими людьми. Интересно, пошлет ли она эсэмэску своему бывшему, сообщая, что встретила меня плачущей на кладбище в Сочельник. Интересно, ответит ли он: «Ах, черт, как тяжело!» Это было бы так похоже на него. Наверное, это было самое печальное и нелепое зрелище, какое они только могут себе представить. Я стала той, кого другие жалеют. Той, которая идет одна, захлебываясь слезами, по кладбищу в канун Рождества. Это просто шаблон и клише. В последний раз проклиная свою дурацкую затею пойти сюда, я даю себе слово никогда больше не реализовывать подобных мыслей и иду домой. «Рождество Дональда Дака» по телевизору почти закончилось. Мое тоже. Скоро можно будут сказать, что первое Рождество я пережила.