Давай надеяться на лучшее - [104]

Когда под вечер дети засыпают, мы продолжаем разговаривать, пить вино, заниматься любовью и снова разговаривать. И лишь когда часы показывают три, мы констатируем, что пора спать. Скоро дети проснутся. Мы должны поспать хотя бы несколько часов. И мы ложимся, измочаленные, но переполненные эндорфинами, еще какое-то время переговариваемся шепотом в темноте. Наконец мы все же замолкаем. Он засыпает первым, лежа на спине, и его губы издают звук «пфф» на границе между сном и реальностью. Я прислушиваюсь к ним. Думаю о том, что это самые прекрасные звуки «пфф», которые я когда-либо слышала. Моя рука лежит между его ладоней, посреди башни из ладоней на его обнаженной груди. Взглянув на него в последний раз, я закрываю глаза. Скоро настанет новый день в семье, которой мы стали, хотя и не верили, что это когда-либо с нами случится.

* * *

Отпуск подходит к концу. Стокгольм снова заполняется людьми. Вагоны в метро уже не такие пустые, как раньше, на парковочных местах на моей улице полно машин, а на площадках в парках снова стали играть дети, живущие в нашем квартале. В моем телефоне все чаще звякают сообщения от друзей, возвращающихся из отпуска. Они предлагают встретиться, но я избегаю называть конкретные даты. Осталась неделя до того, как откроются садики и я вернусь к своей работе. Эту неделю я хочу провести с семьей, не строя никаких планов. Мне хочется, чтобы в календаре было пусто, – только те дела, которые мы придумаем себе все вместе.

Подруги убеждены, что я вступила в секту. Во всяком случае, одна из них употребила это слово, когда я вскользь упомянула, что мы собираемся обручиться и съехаться. В последний месяц я не успевала встречаться с ними так часто, как раньше, лишь докладывала о своей жизни эсэмэсками. Извинялась, ссылаясь на то, что сейчас очень много всего, недели проносятся мимо, но обещала, что мы скоро увидимся. Они говорят, что рады за меня, но все чаще подчеркивают: странно, что они до сих пор не познакомились с ним, с моим новым избранником. Говорят, что это удивительно. Что им хотелось бы познакомиться. Указывают – слишком часто, чтобы я могла это просто игнорировать, – что перемены в моей жизни произошли невероятно быстро. Когда они пишут мне об этом, со мной что-то происходит – это подозрительно напоминает чувство стыда, и я поскорее выключаю дисплей телефона, где их сообщения висят в самом низу беседы, оставшись без ответа. Я думаю, что скоро возьмусь за это дело.

Твои родители тоже говорят, что все произошло слишком быстро. Говорят, что они не успевают за развитием событий, и в разговоре за ужином, после нескольких часов со мной и Иваном, они просят меня рассказать все начистоту. Чуть раньше Иван заявил, что у него теперь есть новая сестричка. Гнетущую тишину, воцарившуюся после этого сообщения, трудно было не заметить. Я, намекавшая, что мы иногда встречаемся и не планируем создавать семью, почувствовала себя пойманной с поличным. Неуклюжий смешок, которым я пыталась разрядить обстановку, прозвучал в комнате очень одиноко. За ужином на меня сыплются вопросы. «Кто этот человек?» – спрашивают они. «Вы с ним вместе, это всерьез?» – интересуются они. «Похоже, все завертелось слишком быстро», – комментируют они. «Нам просто важно понять – где во всем этом Аксель?» – выпаливают они наконец. Затем повисает неловкая пауза. Твой папа откашливается. «Мы, конечно же, желаем тебе добра, – подчеркивает он. – Ничего другого. Просто пойми, что это для нас очень трудно. Становится так ощутимо, что его… нет». На слове «нет» голос изменяет ему, последние звуки он произносит шепотом. Снимает очки, мокрые от слез. Больше ничего не говорит. Твоя мама тоже молчит. Мне кажется, настал мой черед что-то сказать, но я понятия не имею, что говорить.

С пылающими щеками я проклинаю себя за то, что настолько не готова к этому разговору. Секунда утекает за секундой. Не решаясь поднять глаза на твоих родителей, я сижу, уставившись в тарелку с остатками ужина: вилка и нож, комки риса и надкушенный кусочек огурца тоже не дают никакого ответа. Я думаю, что от моего молчания становится только хуже, но никак не могу подобрать слов, судорожно ищу нужную формулировку. Твой папа вздыхает и громко сморкается. Иван играет в соседней комнате, но скоро ему надоест, и он придет к нам. Их вопрос задел меня за живое, затронул нечто, что я пока не смогла выразить словами даже для самой себя, уж тем более обсуждать с другими, отвечая на прямые вопросы.

Потому что – где среди всего этого ты? Ты – на фотографиях на нашем холодильнике. В понятийном мире Ивана ты – его папа, который умер. В комнате Ивана висят портреты в рамочках – ты в детстве и ты во взрослом возрасте. Иногда мы смотрим тебя на видео в компьютере. Говорим о том, что у вас с ним похожие уши, руки и ноги. Говорим о небе и о том, что ты любил его. О том, как ты присутствовал при его рождении и как тебе удавалось заставить его смеяться каждый раз, когда ты шутил и играл с ним, когда он был младенцем. Но тебя здесь нет. Нет тебя здесь.

Ты не присутствуешь рядом со мной в моей повседневной жизни – только когда я говорю о тебе или вызываю в памяти воспоминания. Тебя нет рядом, чтобы поговорить со мной по вечерам. Тебя нет со мной, чтобы вместе растить Ивана. Тебя нет, когда надо принимать решения по поводу Ивана и нашего будущего. Тебя нет, когда надо утешать меня. Ты в этом не виноват, но тебя нет. Ты умер, и я осталась одна. Ты умер, а я влюбилась в другого. Ты умер, а я хочу получить шанс на новую жизнь. Не знаю, заслуживаю ли я это, но мне хотелось бы иметь в запасе еще одну попытку. Ты умер, и я не знаю, заметаю ли я твои следы, встречаясь с другим мужчиной. Не знаю, нормально ли то, что я делаю, или это снижает ценность моей любви к тебе. Возможно, это так. Возможно, твои родители смотрят на это именно так. Но факт остается фактом. Ты по-прежнему мертв. А я не решаюсь напомнить об этом твоим родителям. Кажется, я сделаю им больно, сформулировав то, что им уже известно, – то горе, с которым они живут каждый день с тех пор, как ты исчез.