Обитатели Потаенной не мешкали. Построив дом, без промедления приступили к новому строительству, на этот раз в своем воображении. И тут уж главным, архитектором и прорабом был не мичман Конопицын. Кто же? Правильно. Гальченко.
Но для того чтобы вам стал яснее ход его мыслей, вы должны постараться представить себе, как связисты Потаенной проводили свой досуг, ибо и у них, несмотря ни на что, был досуг, особенно после того, как дом был построен. Руки в какой-то мере освободились, а вместе с ними освободился и мозг.
Я, кажется, упоминал о том, что перед отъездом из Архангельска связистов забыли снабдить книгами? Зато домино было, и оно, как говорится, не простаивало.
По рассказам Гальченко, вечерами в кубрике поднималась такая пальба, словно бы это ковбои, сойдя с экрана, яростно перестреливались через стол из кольтов сорок пятого калибра.
Гальченко очень удивлялся азарту этой, казалось бы, совершенно безобидной игры, придуманной молчаливыми монахами-доминиканцами. Лишь в Потаенной стала понятна ему снайперская точность выражения: «забивать козла», да еще «морского»! Именно забивать!
Старшина Калиновский относился к домино отрицательно.
— Шибко умственная игра, — говорил он, поджимая губы. — По степени мозгового напряжения следующая за перетягиванием каната.
Но и ему пришлось унизиться до «шибко умственной» игры. Выяснилось, что он напрасно привез с собой шахматы в Потаенную. Никто, кроме Гальченко, не отличал на посту ладьи от пешки, а он неизменно отказывался играть, отговариваясь неумением. Не мог забыть Калиновскому, что тот еще на «Сибирякове» сказал: «Да, ты плохо играешь!» — и со скучающим выражением лица спрятал шахматы обратно в свой сундучок.
В пятнадцать-шестнадцать лет, знаете ли, подростки очень самолюбивы и обидчивы.
Патефон? Он утешал обитателей Потаенной недолго, месяца полтора или два. Первое время то и дело раздавалось в палатке (связисты тогда жили еще в палатке):
— Валентин! Сыграй-ка что-нибудь раздражающее!
Этим «раздражающим» была все та же «Шалёнка», единственная пластинка на посту. Гальченко вытаскивал патефон из-под нар. Перестрелка костяшками на несколько минут затихала. Держа костяшки в руках и склонив голову набок, игроки в молчании слушали про серую лошадку и черноглазую девчонку.
Однако прискучила и пластинка. В конце концов мичман Конопицын распорядился «провертывать» ее только по праздникам…
— Тихо у нас чересчур, — пожаловался однажды Гальченко Конопицыну.
— Тихо? Да ты что! А пурга вон завывает, воет за стеной!
— Так то за стеной. А внутри, если бы не стучали костяшками…
— Тебя бы, Валентин, в тот дом, где размещается ансамбль нашего северного флота! — оживившись, сказал Галушка. — Я три дня в нем жил, когда в Полярное прибыл с «гражданки». Вот где, братцы, веселье! Целый день на инструментах играют, на разные голоса поют, а уж пляшут — дом дрожмя дрожит! Как я там выжил со своей хрупкой нервной системой… Вроде бы меня в середину патефона затолкали!
— У нас тут не больно растанцуешься, — рассудительно заметил Тюрин. — Шаг до нар, три шага до двери — вот те и весь танец!
Итак, книг нет, патефон с одной-единственной пластинкой, да и то разрешенной к прослушиванию только по праздникам. Что же оставалось делать? Разговаривать?..
Есть у замечательного военно-морского писателя Сергея Колбасьева высказывание по этому поводу.
Попробую процитировать на память, в случае чего, поправьте!
«Веселый рассказ в кают-компании, — говорит Колбасьев, — отвлекает от повседневных забот и огорчений судовой жизни и вообще помогает существовать в обстановке не всегда веселой».
А ведь правда, было сходство между этим одиноким постом и кораблем, находящимся в длительном плавании.
Кстати, вы никогда не задумывались над тем, почему на флоте образовался как бы собственный свой язык, живописный, лаконичный, изобилующий самыми неожиданными хлесткими сравнениями? Ну, пусть не язык, пусть особый флотский диалект! Скажете: моряки хотят подчеркнуть обособленность романтического мирка, в котором живут. Отчасти и это, вы правы. Но дело здесь не в романтике моря. Думаю, как раз наоборот!
