Нужно отметить: Савчука сразу же сбило с толку, что рукопись на двух пальмовых листах не представляет собой «двухтомника», как можно было бы ожидать. На одном листе записаны были рецепты различных мазей, порошков, притираний, предохраняющих от лихорадки, от желудочных спазм, от сглаза, а также якобы способствующих сохранению вечной молодости. На другом листе вкратце излагалась история долгого странствия, нечто вроде индийской «Одиссеи». Общего ничего, казалось, между ними нет.
Вскользь упоминалось и о каком-то сокровище храма, похищенном или спасенном от похищения, — этого нельзя было понять. Беглецы унесли его с собой и старательно сберегали в пути.
Что за сокровище? Статуэтка ли бога (богини) — индуистский пантеон насчитывает десятки богов разного ранга, — усыпанная ли алмазами диадема, золотой ли светильник, иная ли реликвия, предмет культового ритуала? Тут приходилось только гадать.
Спасение (или похищение) сокровища произошло в предгорьях гор (Гималаев?) при драматических обстоятельствах. Было в рукописи что-то о злых врагах, подступивших к стенам храма и угрожавших ему разграблением. Описывалась грозовая ночь, во время которой совершено было бегство. «На север в горы, — сказано в манускрипте, — ибо с юга подступили безжалостные и неукротимые завоеватели, осквернители святынь».
Отправная точка странствия была таким образом известна — предгорья (Гималаев?). Однако конечная точка его осталась неизвестной.
— Сказочный сюжет? — недоумевая, спросил Савчук.
— О нет! Видимо, это не сказка. Подробности слишком реальны.
Лингвист-хиндовед полагал, что под «безжалостными и неукротимыми завоевателями, осквернителями святынь» подразумеваются полчища Аурангзеба, одного из Великих Моголов, фанатичного мусульманина, который подверг разграблению и разрушению множество индуистских храмов в Индии. В этом случае события, описанные в манускрипте, относились к концу XVII или к началу XVIII века.
Хранитель рукописей не разделял точки зрения своего ученого собрата.
— В рассматриваемом манускрипте, — сказал он, — упоминается река, окрасившаяся в красный цвет, несущая на своей спине тысячи трупов. Это, как известно, образ, которым пользовались, описывая кровавое подавление восстания сипаев в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом и восьмом годах. Тогда события придвигаются к нам на два столетия.
— Иначе говоря, вы считаете, что загадочное бегство произошло во время восстания сипаев? — спросил заинтересованный Савчук, — А что дал химический и физический анализ рукописи? Каково мнение специалистов на этот счет?
— О, тут они единодушны, — сказал пан Соукуп. — По их заключению, манускрипт написан не позже как в шестидесятые годы прошлого столетия.
— Вот как! Стало быть, пан Соукуп прав?
— Однако события, описанные в манускрипте, — поспешил возразить пан Водичка, — могли произойти и раньше! Не сомневаюсь в том, что манускрипт, лежащий перед нами, переписан с другого, более древнего манускрипта. Об этом свидетельствуют ошибки, стилистические и орфографические.
— Но каким ветром занесло в музеи эти листья?
— Их купил на рынке в Мадрасе богатый чех-коллекционер. Произошло это в тысяча девятьсот тридцать втором году. Вскоре он преподнес манускрипт в дар музею.
Савчук нагнулся над загадочной рукописью, вглядываясь в диковинные красные буковки, убегающие рядками друг за другом по листьям.
— Вот ведь и застежек нет, и замочков разных хитроумных, — пошутил этнограф, — а книга не раскрывается! Упрямится, дразнится, словно бы потешается над нами!
Пан Соукуп и пан Водичка вежливо улыбнулись.
Так, на шутке, закончилось изучение, нет, беглый — чересчур беглый — осмотр рукописи на пальмовых листах.
Впоследствии Савчук много раз ругал себя за то, что при первом прочтении не проявил должного внимания. Торопился — слишком многое надо было еще осмотреть в Праге. А пан Водичка, чуткий человек, угадывал это. Переводил впопыхах, стараясь дать лишь общее представление о сути текста, делал пропуски, в общем, читал «по диагонали». И сокровенный смысл рукописи ускользнул тогда от Савчука. Ускользнул целиком по его вине.
К рукописи на пальмовых листах он отнесся всего лишь как к очередному раритету, достойно завершающему вереницу увиденного им в музее. Проявил себя, увы, экскурсантом, но не ученым.
Правда, весной 1945 года он ничего не знал еще о жителях кишлака Унджи, загадочных родичах Нодиры-Редкостной. Встретился с ними лишь осенью в 1946-м, а по-настоящему, всерьез, как подобает ученому, заинтересовался их судьбой еще через семь лет, уже в 1953-м.
Но тут, конечно, имели значение и эмоции, не связанные с наукой, — внезапно вспыхнувшая любовь, увы, слишком поздняя любовь к девушке, которая двигается словно бы танцуя, которая вся как быстрое пламя, как воплощение неразгаданной тайны…
Словно бы вдруг возникло нечто вроде озарения. Мгновенно перед умственным взором Савчука осветился и стал виден во всех подробностях путь беглецов, невообразимо трудный, долгий, напрямик с юга на север, через три высоких горных хребта!
Начальная отправная точка его — индуистский храм в предгорьях Гималаев, конечная — кишлак в одной из долин Таджикистана…
