Дарвинизм в XX веке - [60]

Такая трактовка была бы удовлетворительной для XVIII столетия («Философия зоологии» Ламарка опубликована в 1809 году, но все мировоззрение автора — продукт предшествующего века). Однако с тех пор, как великий Луи Пастер окончательно доказал невозможность самозарождения жизни, по крайней мере в настоящее время, такое толкование не может быть принято.

Отношение Дарвина к объяснению прогресса Ламарком ясно из эпиграфа к этой главе. Теория Дарвина решает проблему просто: виды прогрессивно эволюционируют лишь тогда, когда им это выгодно, когда высокая организация сможет обеспечить успех в жизненной борьбе. Бактерия, инфузория и дождевой червь обитают в условиях, когда высокая организация попросту не нужна. Прогрессивное развитие не может считаться обязательным законом жизни, оно неразрывно связано с приспособлением. Такая трактовка выглядит более обоснованной, чем концепция Ламарка. Однако о путях, способах и причинах прогрессивной эволюции, да и о существовании самого прогресса ведутся споры и в наше время. Главным образом это объясняется отсутствием взаимопонимания в самом главном: что такое прогресс? Интуитивно все понимают, что подразумевается под данным словом. Но что считать более, а что менее прогрессивным? Каковы критерии прогрессивного развития? О некоторых сторонах этого донельзя запутанного вопроса мы поговорим в следующих разделах.

Что такое прогресс?

В самом деле, почему мы говорим, что этот вид более прогрессивен, чем другой? Дарвин высказывался по этому поводу противоречиво. По его словам, одним из критериев прогрессивности может быть сложность организации. Действительно, бактерия, амеба, даже червь устроены как будто проще позвоночного животного. Но ведь челюсть крокодила устроена сложнее челюсти человека. Сравните цветы магнолии или водяной лилии с цветами вьюнка или колокольчика. Первые как будто сложнее вторых: в них больше лепестков, больше тычинок. Однако вторые прошли значительно больший эволюционный путь. И не всякая сложность может быть критерием прогресса. От просто сложности к сложной простоте — вот генеральная линия эволюции. Здесь нетрудно и ошибиться. Щеголю времен Людовика XIV наш костюм спортивного покроя показался бы до убожества примитивным.

Но, может быть, лучшая приспособленность, обеспечивающая успех в борьбе за существование, и есть мерило прогресса? Дарвин высказывал и такое соображение. Против него можно возразить так: поскольку все ныне существующие организмы не уничтожены отбором — значит, все они прогрессивны, и туберкулезная палочка в той же мере прогрессивна, что и человек. Как писал Н. К. Кольцов, «оценить количественно приспособленность не менее трудно, чем морфофизиологическую сложность». В ряде случаев это сделать, впрочем, легко. Всем известны примеры, когда один вид вытесняет другой с жизненной арены: рыжий таракан — черного, серая крыса — черную. А как сопоставить степень прогрессивности форм, обитающих в разных нишах и друг друга не задевающих? Кто прогрессивнее: осьминог или пчела, обезьяна или дельфин? Видите, и этот критерий натыкается на подводные камни. Как говорил Поток — богатырь из стихотворения А. К. Толстого: «Много разных бывает на свете чудес, я не знаю, что значит какой-то прогресс».

Первый шаг к наведению ясности в этом вопросе сделал один из крупнейших наших эволюционистов А. Н. Северцов. Он разделил несколько расплывчатое дарвиновское понятие «прогресс» на два — биологический и морфофизиологический.

Биологический прогресс трудно назвать прогрессом в нашем человеческом понимании. Скорее, это то, что американцы называют просперити — процветание. Если вид бурно размножается, широко распространяется в биосфере, отпочковывая новые формы и виды, он, несомненно, биологически прогрессивен, хотя при этом может быть весьма примитивным с точки зрения морфологии и физиологии. Естественно, не всякое увеличение численности можно считать проявлением биологического прогресса. Комнатная муха, сопутствуя человеку, завоевала весь земной шар и скоро проникнет в космос, однако в данном случае прогрессировала не она, а человек.

Более удачный критерий биологического прогресса — скорость, с которой идет отпочкование видов. Мы знаем, что такие группы, как грызуны, окунеобразные рыбы, двукрылые насекомые, находятся в стадии биологического прогресса. Они заполнили мир разнообразнейшими представителями, приспосабливающимися к любым мало-мальски пригодным для жизни условиям среды (грызуны, например, расселились от арктических тундр до самых жарких пустынь и тропических лесов). Но все это рационализаторы, а не изобретатели, они щедры на разнообразие в малом, но не способны нарушить его в большом.

С другой стороны, биологический прогресс оказывается следствием прогресса морфофизиологического. Именно продвинувшиеся вперед в своем строении организмы становятся доминирующими формами современной им эпохи. Анализируя восстановленную по палеонтологической летописи историю жизни на нашей планете, мы ясно видим, что фауны и флоры, состоявшие из примитивных представителей, в процессе эволюции сменялись все более прогрессивными. За «веком рыб» (силурийский и девонский периоды) наступает «век амфибий» (каменноугольный и пермский), далее идут «века пресмыкающихся» (мезозойская эра) и млекопитающих и птиц (кайнозойская эра). Ясно, что млекопитающие прогрессивнее рыб. Но каковы критерии прогресса? Северцов писал, что морфофизиологический прогресс обусловливается крупными изменениями в плане строения — ароморфозами. Ароморфоз — это такое изменение, которое повышает энергию жизнедеятельности. Смутно мы как будто представляем, что такое энергия жизнедеятельности, но никто, кажется, не истолковал этого термина и не предлагал способа ее измерить.