Я следую направлению его взгляда и нахожу в листве орешника маленькую птичку. Я бы ее сам не увидел: она тихо сидит среди зелени, незаметная, благодаря своей окраске. Она вьет гнездо; у нее в клюве длинный конский волос, она наклоняет голову то вправо, то влево, тихонько подвигаясь взад и вперед по веточке, поправляя волос в гнезде, уже почти законченном среди двух веток. Она чувствует себя так уверенно, так беззаботно прыгает между листьями и солнечными пятнами, точно она одна; она ведь везде у себя дома и доверяется своей крошечной судьбе. День синеет, листва впивает в себя теплый воздух.
В этот весенний день я вижу, как великий ученый стоит, почти поглощенный окружающей его природой, состарившийся и больной, но с бессмертием в кротких глазах. Он точно покрыт мхом, с глубокими морщинами на землистом лице, у него, с позволения сказать, бородавка на носу, а борода спускается тонкими, выцветшими прядями. Он похож на старое растение. Но цвет голубых мудрых глаз сливается с цветом весеннего голубого неба. Надо зорко смотреть, чтобы заметить его в лесу.
Он невольно напоминает того божьего человека из сказки, который всего час слушал в роще пение птички, а когда очнулся от восторга, оказалось, что прошла уже тысяча лет. И Дарвин так же стоит там и пронизывает мыслями тысячелетия, потому что он видит не только птицу в лесу, он сознает, что это оперенное существо, предки которого выползли когда-то в виде рыб из морской воды на сушу. «Периофтальмус», — шепчет, быть может, он, блуждая в мыслях где-нибудь под тропиками в лесу, где он видел рыбу на суше. Мысли старика, сравнивающего и вновь открывающего, и здесь, возле птицы, и там, в Юрском периоде.
Неужели он умер? Разве не правда, что он будет жить вечно и что его всегда можно будет найти весной? Как воспринимал Дарвин жизнь с умилением и с глубокой трезвостью, так он и оставил ее, слившись с землей.
И весна несет мне его имя, как солнце лучистое тепло сквозь морозный воздух.
