Дартселлер - [4]

– Это лента для новой пьесы? – спросил он. Техник кивнул.

– Лента тоже совершенно новая, поэтому нужно вставлять осторожно, а то на нее налипнет пыль и всякая дрянь.

– Он остановил медленно вращающийся механизм, проколол шилом намеченное отверстие, дунул в него и запустил ленту снова.

– А что если лента повреждена или поцарапана? – спросил Торнье. – Актер на сцене упадет или нет? Рик покачал головой.

– Скорее всего нет. Если лента старая, актер споткнется или начнет мямлить, но «маэстро» это сразу заметит и исправит. «Маэстро» соединен обратной связью со сценой и непрерывно управляет действием. Он исправит любой сбой.

– Я думал, вся пьеса зависит от этой ленты. Ричард усмехнулся.

– В какой-то степени, но в целом все значительно сложнее. Это не просто механически воспроизведенное кукольное шоу, Торни. «Маэстро» руководит сценой, нет, более того, «маэстро» это и есть сама сцена, её, так сказать, электронный аналог. – Он ударил кулаком по металлическому кожуху. – Здесь заложены личности актеров. – «Маэстро» не просто прибор, как думают некоторые. С помощью микрофонов в зале он может замерять реакцию публики и… – Он умолк, увидев лицо старого актера, и нервно сглотнул. – Торни, не делай такое лицо. На вот, возьми сигарету.

Торнье дрожащими пальцами взял сигарету. Он взглянул на путаницу проводов, на ленту, медленно ползущую между валиками.

– Искусство! – прошипел он. – Театр! На кого ты, собственно, учился, Ричард? На инженера-кукловода? – Он вздрогнул всем своим худым телом и на негнущихся ногах вышел из операторской.

Рик слышал, как Торнье спустился по лестнице, ведущей на сцену. Он пожал плечами и снова склонился над машиной.

Через десять минут Торнье вернулся, неся ведро и щетку, с виноватым выражением полного раскаянья на лице.

– Извини… – промямлил он. – Я знаю, ты хочешь чего-то добиться, а…

– Не бери в голову.

– Это все проклятая пьеса, знаешь. Она меня выбила из колеи.

– Пьеса? Ты имеешь в виду «Анархию»? При чем здесь она? Ты в ней играл?

Торнье кивнул.

– Она не шла девятнадцать лет, разве что… а, это не в счет. Десять лет назад мы ее почти поставили. Мы репетировали несколько недель, но вся затея провалилась еще до премьеры: не хватило денег.

– У тебя была хорошая роль?

– Я должен был играть Андреева, – сказал Торнье, устало улыбнувшись.

Рик тихо присвистнул. – Это ведь главная роль. Чертовски не повезло. – Он подтянул ноги, чтобы Торнье мог подмести. – Это был тяжелый удар, надо думать.

– Да уж. Но если бы только это… Это были мои последние часы на сцене с Мелой Стоун.

– С Мелой Стоун? – Техник поднял брови:

Торнье кивнул.

Рик схватил листы сценария, помахал ими и бросил.

– Она здесь, Торни! Подумай только! Она играет Марку. Торнье сухо и коротко рассмеялся. Рик покраснел.

– Ну… я хотел сказать, роль играет ее манекен. Торнье с отвращением оглядел «маэстро».

– Ты хотел сказать, что этот твой механический режиссер заставляет играть ее резиновую куклу.

– Перестань, Торни. Злись хоть на весь свет, но не злись на меня за пристрастия публики. Не я изобрел автодраму.

– Я не злюсь на тебя. Мне просто противна эта штука. – Он ударил щеткой по машине.

– Ты как Д'Уччия, – неодобрительно проворчал Рик. – Вы, в общем-то, как две капли воды. Только Д'Уччия любит «маэстро», когда тот хорошо работает. Это же просто механизм. Как можно ненавидеть вещь, Торни?

– Ненавидеть? Много чести, – возразил Торнье. – Просто не люблю, как и воздушные такси. Это всего лишь дело вкуса.

– Может быть. Но зрителю нравится автодрама и на сцене, и по телевидению. И он получает то, что хочет.

– Но почему?

Рик рассмеялся.

– Почему? Потому что это бизнес. Кроме того, автодрама предсказуема, компактна, копируется в любом количестве и обеспечивает быструю смену репертуара. Сегодня вечером ты можешь посмотреть «Гамлета», завтра что-нибудь из Брехта, послезавтра Ибсена, Беккета или какой-нибудь водевиль на худой конец. Все на одном месте. Только успевай менять декорации. Нет проблем с актерами, их амбициями и болезнями. Ты просто берешь напрокат кукол, ленту или весь репертуар у Смитфилда, Куна Трика или Георгиа. Так сказать, театр в расфасовке. Ешь не хочу.

«Щелк!» Рик вставил катушку с лентой, защелкнул панель и открыл смежную крышку. Затем разорвал какую-то коробку и вытряхнул на стол ее содержимое: миниатюрные смотанные пленки.

– Это что, несчастные души, продавшиеся Смитфилду? – с едкой усмешкой спросил Торнье. Рик отпихнул стул.

– Ты прекрасно знаешь, что это за пленки!

Торнье кивнул, взял одну из катушек, осмотрел ее, словно чему-то удивляясь, со вздохом положил назад и вытер руку о комбинезон. Личность в упаковке. Души актеров, намотанные на катушки. Пленка содержала подробные психосоматические данные актеров, их снимали со всех, кто подписывал договор со Смитфилдом. Теперь это – материал для «маэстро», суррогат человеческих душ.

Рик надел одну из катушек на шпенек и начал протягивать ленту между валиками.

– А что будет, если затеряется какая-нибудь важная деталь? – поинтересовался Торнье. – Допустим, ты забудешь вставить пленку Мелы Стоун?

– Кукла будет играть роль механически, вот и все, – ответил Рик. – Без эмоций, без жизни, как робот. В её игре не будет ничего человеческого.