Дар из глубины веков - [49]

– Вы мне покажете их? – спросил Дубровский.

– Когда изволите.

– А сейчас?

– Да хоть сейчас.

Когда они выходили из посольства, то нос к носу столкнулись с Иваном Матвеевичем Симолиным. Он только что вышел из экипажа, и теперь перед ним слуга открывал дверь.

Симолин и Строганов раскланялись.

– Письмо принесли? – спросил консул.

– Как и обещал, – ответил молодой человек.

– И куда вы, Петр Петрович? – строго спросил посол у сиявшего лицом Дубровского.

– В Версаль, – ответил тот. – В библиотеку!

– Ну, если только в библиотеку, – пробурчал тот. – Вы мне, Павел Александрович, секретаря не попортьте! Я такого второго днем с огнем не сыщу!

Скоро они приехали в Версаль и зашли в хранилище древних книг. Строганов зажигал свечи, Дубровский помогал ему. А потом Поль Очёр, оказавшийся вдруг не только яростным якобинцем, но и книгочеем, стал доставать и раскладывать перед Дубровским фолианты в золотых и серебряных окладах.

Петру Петровичу Дубровскому исполнилось тридцать шесть лет. Великих дел он пока не совершил, но был полиглотом, во-первых, и докой в делах церковных, языковедческих и дипломатических, во-вторых. Именно поэтому его так высоко ценил консул Иван Матвеевич Симолин. Разбираться в старинных книгах и манускриптах было его и призвание, и профессия.

У него даже руки вспотели, лоб покрылся испариной, и он то и дело утирался платком, когда при свете десятка свечей разбирал и разглядывал книги, которые так щедро открыл ему молодой Строганов. И горячим шепотом говорил вслух:

– Господи Боже, Павел Александрович! Какое вы сокровище отыскали! «Боянов гимн»! Я слышал о нем, но не верил, что он сохранился где-то! «Византийский кодекс Павла Диакона», посмотрите, на пергаменте, да выкрашенном пурпуром и серебром! «Колядник дунайца Яловца», об этом я ни слухом, ни духом! «Волховник», какой же это век? «Перуна и Велеса вещание в киевских капищах жрецам Мовиславу и Древославу», «Басни и кощуны», «Китоврас». – Он перечислял десятки книг на пергаменте и деревянных досках и, наконец, сказал: – «Книга Ягилы Гана смерда из Ладоги»… Вот эти самые дощечки, о которых вы говорили. Я ведь в Киевской епархии, Павел Александрович, переводчиком работал. Древнейшие рукописи переводил! Каких я только книг старинных не перевидал! Каких только чудес книжных вот эти руки не касались! Но такого!..

– Неужто прочитать сможете? – кивнув на дощечки, поинтересовался Строганов. – Вот так запросто?

– Ну, может быть, и не запросто, – улыбнулся Дубровский. – А вы подождите, сделайте милость, Павел Александрович, а я возьму первую табличку и переведу этот путаный текст, постараюсь его перевести. – И он повел пальцем по рельефным строкам деревянной дощечки. – Видите, какое дело, шрифт чуть ли не чужой. Но только на первый взгляд! А на самом деле букв знакомых сколько угодно! – Он всматривался в содержимое дощечек. – И слоги, и слова… Много знакомого, очень много!.. Это какой-то протокириллический язык! Подождите пока, дайте мне время…

– С радостью, – кивнул Строганов, удивляясь, какого знатока он привел в королевскую библиотеку.

– Только карандаш дайте или перо и листок бумаги, – попросил Дубровский.

Строганов принес ему и карандаш, и писчую бумагу. И чиновник посольства ушел в работу. А Павел Строганов смотрел на него и думал: и впрямь, удивительный случай! Два русских мужа в сердце Франции, в ее первой библиотеке, расшифровывают древние русские руны! Бывает же такое! В ближайшие полчаса Строганов даже заговорить боялся с Дубровским, с таким вдохновением тот погрузился в рукопись! Весь ушел в работу!..

Прошло около часа, когда Дубровский сам позвал его.

– Павел Александрович, друг мой, идите же сюда!

– Что, удалось? – спросил молодой якобинец, держа в руках одну из книг библиотеки – рыцарскую эпопею.

– Еще бы! Слушайте же… «Давайте начнем эту песню… Триглаву поклонимся вместе… И песню ему воспоем… Так деды хвалу возносили… Сварогу, Перуну, Яриле… И в счастье, и сумрачным днем…» Какое чудо! С этим текстом можно и нужно работать! Право слово…

– Они хотят сжечь королевскую библиотеку, – вдруг признался Павел Строганов.

– Вы шутите?

– Кто его знает, – пожал он плечами. – Они могут, они такие…

– А вы? – вдруг напрямую спросил его Дубровский. – Какой вы, Павел Александрович?

Молодой человек тяжко вздохнул:

– Платон мне друг, но истина дороже. «Друзья закона» – мои друзья, но библиотеку мне жалко. Этого допустить никак нельзя. Не варвары же мы, наконец. Да только как их остановить?

– Ах, Павел Александрович, Павел Александрович, – сокрушенно покачал головой Дубровский. – Занесло же вас на эти галеры! Я все-таки старше вас, поэтому позволю себе высказаться. Вот что… Если бы не книги Анны Ярославны, я бы сказал так: вольному воля. Со своим уставом в чужой монастырь не лезьте, сказал бы я. Могут не простить. Хотят сжечь – пусть жгут! Но это, – он кивнул на стол, заваленный фолиантами, – сгореть не должно. Никак не должно!.. Какой суммой вы располагаете?

Поль Очёр помял юный подбородок.

– Большой.

– Я понимаю, что большой. Насколько большой?

– Очень большой, Петр Петрович, – он мелодраматично вздохнул: – Чего греха таить, папенька добр ко мне.