Дар. 12 ключей к внутреннему освобождению и обретению себя - [7]

— Мне грустно, тревожно, у меня нет чувства уверенности, — сказала она. — Никак не обрету душевного покоя.

Я заметила, что чаще всего такое случается с женщинами средних лет, потерявшими матерей. Неразрешенные конфликты продолжают жить, а смерть родителя еще сильнее заставляет чувствовать, что завершения отношений уже никогда не будет.

— Вы освободили свою маму от прошлого? — спросила я.

Барбара покачала головой. Глаза наполнились слезами.

Слезы — это хорошо. Значит, вас буквально пронимает какая-то важная и очень личная правда. Если заданный вопрос вызывает у людей слезы, считайте, затронут обнаженный нерв. Мы с ней обе натолкнулись на что-то очень важное. Однако момент освобождения столь же уязвим, сколь и глубок. Я придвинулась ближе, наклонилась к ней — без спешки, вся внимание.

Барбара вытерла слезы, сделала глубокий вдох и прерывисто выдохнула.

— Я хочу вас кое о чем спросить, — сказала она. — Есть одно воспоминание детства, я постоянно прокручиваю его в голове.

Я попросила, чтобы она, когда будет рассказывать о том случае, описывала его с закрытыми глазами и в настоящем времени, как будто это происходит сейчас.

— Мне три года, — начала она. — Мы все на кухне. Отец завтракает. Мама нависла надо мной и моим старшим братом. Она злится. Ставит нас с братом рядом друг с другом и спрашивает, кого мы любим больше — ее или отца. Отец смотрит на все это и начинает плакать. «Не делай этого. Не надо так с детьми», — говорит он. Мне хочется сказать, что больше всех я люблю своего папу, хочется поддержать его, сесть к нему на колени, обнять. Но я не могу. Если скажу, что больше люблю его, то разозлю маму. Нарвусь на большие неприятности. Именно поэтому говорю, что маму люблю больше. А теперь…

Ее голос срывается, по щекам катятся слезы.

— Теперь жалею, что не могу забрать свои слова обратно.

— Вы отлично справились с проблемой выживания, — сказала я. — Вы были сообразительной малышкой. Сделали то, что должны были сделать, чтобы спастись в той ситуации.

— Тогда почему так больно? — спросила она. — Почему я не могу просто забыть об этом?

— Потому что та маленькая девочка не знает, что сейчас она в безопасности. Отведите меня к ней на кухню, — попросила я. — И опишите, что видите.

Барбара описала окно, выходившее на задний двор, желтые цветы на ручках дверцы шкафа; отметила, что ее глаза находились на высоте циферблата духовки.

— Поговорите с этой маленькой девочкой. Узнайте, как она себя чувствует.

— Я люблю папу. Но не могу этого сказать.

— Вы бессильны.

Снова по ее щекам потекли к подбородку слезы. Она вытерла их и закрыла лицо руками.

— Тогда вы были ребенком, — сказала я. — Сейчас вы взрослая. Подойдите к этой прелестной, ни на кого не похожей маленькой девочке. Будьте теперь ей матерью. Возьмите ее за руку и скажите: «Я заберу тебя отсюда».

Глаза Барбары все еще были закрыты. Она покачивалась из стороны в сторону.

— Держите ее руку, — продолжала я. — Пройдите с ней вверх по улице, поверните за угол. Скажите малышке: «Ты больше не застряла в том месте».

Часто еще детьми мы оказываемся в плену виктимности, и, даже когда становимся взрослыми, психология жертвы продолжает держать нас в том беспомощном состоянии, которое мы испытывали в своем детстве. Мы можем освободить себя из этой тюрьмы, если поможем живущему в нашей памяти ребенку почувствовать себя в безопасности и позволим ему воспринимать мир с независимостью зрелого человека.

Я продолжала направлять Барбару. Попросила не отпускать руку маленькой травмированной девочки. Пойти с ней на прогулку. Показать цветы в парке. Побаловать ее и окружить любовью. Купить ей мороженое в рожке или мягкого плюшевого мишку, которого она сможет крепко обнять, — дать ей то, что тогда, в далеком прошлом, она хотела бы больше всего, чтобы чувствовать себя в безопасности.

— А потом отведите ее на пляж, — сказала я. — Пните ногой песок. Попросите ее сделать так же. Объясните ей: «Я с тобой, и сейчас мы будем вместе злиться». Попинайте песок вместе с ней. Вопите, кричите. Затем приведите ее домой. Не на старую родительскую кухню, с которой все началось, а туда, где вы сейчас живете, — в то место, где вы всегда сможете быть рядом и заботиться о ней.

Барбара продолжала сидеть с закрытыми глазами, рот и щеки были уже не так напряжены. Но глубокая, почти суровая, морщина все еще залегала между бровями.

— Маленькая девочка застряла на той кухне, ее нужно было оттуда вытащить, — сказала я. — Вы спасли ее.

Она медленно кивнула, но морщина не разгладилась.

Однако работа не заканчивалась девочкой на старой кухне. Оставались другие, кого надо было спасать.

— Вы нужны вашей матери, — сказала я. — Она по-прежнему стоит там, на кухне. Откройте для нее дверь. Скажите, что пришло время вам обеим стать свободными.

Барбара представила, как она подходит сначала к отцу — он все еще молча сидит за кухонным столом, по лицу его текут слезы — целует в лоб и говорит о своей любви, которую не могла показывать, когда была ребенком. Затем подходит к матери. Кладет руку ей на плечо, смотрит в ее беспокойные глаза и кивает в сторону открытой двери, за которой с того места, где они стоят, виден клочок зеленой лужайки.