Данте. Преступление света - [87]

— Я должен был любой ценой добиться того, чтобы он перестал изобретать свои дьявольские приспособления. Он должен был бесследно исчезнуть с лица земли…

— И вы принесли в жертву столько ни в чем не повинных людей, отравив их тем же ядом, что унес жизни императора и его отпрыска?

— Каждый из нас в чем-то виновен, — с презрительным видом пожав плечами, сказал Бонатти. — А Арриго не был сыном Фридриха. Верить в это его вынуждала лишь его безумная гордыня.

— Пусть Арриго и не был зачат Фридрихом, но он был достойным наследником его блестящего ума. Уже благодаря своей мудрости он был достоин стать императором. А также — благодаря своей преданности его делу. А вы-то, наверно, использовали ее в своих целях, льстили ему, утверждали, что звезды сулят ему трон. Для этого-то вы и дали ему свой трактат о гадании по небесным телам. А потом вы дали ему золотой кубок, чтобы он выпил с вами за успех грядущего предприятия. И кубок этот умертвил его так же, как и Фридриха.

— Мой трактат… Труд всей моей жизни… — печально пробормотал Бонатти. — Теперь он погиб…

Впрочем, он тут же пожал плечами и заговорил прежним насмешливым тоном:

— А зачем мне было убивать императора? Я же перед ним преклонялся. Зачем? Вы можете сказать это мне, Алигьери?

— Да. Теперь я это знаю! — торжествующим тоном воскликнул Данте. — Вы убили Фридриха, потому что тот собирался поставить опыт, доказывающий ложность ваших убеждений.

— И поэтому вы сюда явились вместе с ним? — спросил Бонатти, кивнув на труп Арриго.

— Да. Он тоже имеет право посмотреть на то, что увижу я.

Услышав эти слова, старик отшатнулся, как от пощечины.

— И что же вы намереваетесь увидеть? — злобно прошипел он.

— Мечту Фридриха. Царство Света. Чтобы увидеть его, император призвал когда-то к себе лучшие умы своего времени. Илия Кортонский изготовил ему с помощью алхимии лампу, сияющую как свет первого дня Творения. Михаил Скот придумал, как ее использовать, а Леонардо Фибоначчи определил, какие расчеты применять. Мастер Тинка изготовил ему невероятные зеркала. С Востока прибыл Аль-Джазари со своими механизмами, а Гвидо Бигарелли спроектировал здание для опыта. Император решил узнать, какое расстояние преодолел свет за шесть дней Творения. Он хотел узнать размеры Вселенной. Определить границы царства Божья.

— Фридрих был безумец и богохульник, — неторопливо кивнув, сказал Бонатти. — Он возжелал невозможного. Если бы свет двигался, он и сейчас бы летел в сторону ужасной и неизмеримой бездны. И в чем бы мы тогда могли быть уверены? Что стало бы с нашей верой в неколебимость Творения?.. Нужно было воспрепятствовать такому безумию, и звезды указали, что остановить его суждено мне.

— Это вы — безумны. Найдя границы сотворенного Богом мира, человек свершил бы титанический труд во славу Божью!

Старец с неожиданным проворством вскочил на ноги и шагнул к Данте. Поэт попятился, но Бонатти, кажется, и не думал на него нападать. Он пристально смотрел на что-то у него за спиной, и Данте невольно обернулся, с ужасом вспомнив о страшных ранах, виденных им на спинах убитых людей.

Но за спиной у поэта никого не было. Бонатти просто смотрел на звезды у самого горизонта.

— Вот поднимается созвездие Скорпиона… Как написано, так и случится, — закрыв глаза, пробормотал он глухим голосом. — Коварство и колдовство сарацин — ничто по сравнению с совершенством Творения и его неподвижным светом, пребывающим в установленных Богом границах.

— Это не сарацины искали истину, а лучшие умы нашего века: наши же соотечественники и христиане. А скольких из них вы уже убили! — гневно воскликнул Данте. — Вы убиваете не по убеждению в собственной правоте, а потому, что боитесь, что они докажут, как глубоко вы заблуждаетесь!

Старец сжал кулаки и уже открыл рот, чтобы что-то ответить, но поэт не дал ему говорить.

— Сколько же вам лет, мессир Бонатти? Вы же видели большую часть нашего столетия. И после всего этого времени, за которое вы столько повидали и познали, вы не решаетесь на столь чудесный опыт? Неужели вы боитесь поставить его вместе со мной? Прямо здесь — в Баптистерии с его идеальной геометрической формой! Мы свершим здесь то, что не сделали в замке в Апулии! — решительно продолжал Данте, показывая на мраморное здание Баптистерия.

— Вы, как святой Фома, хотите найти истину в крови, — сморщившись от досады, пробормотал астролог. — Что ж. Эта кровь потушит адское пламя вашей гордыни и собьет с вас спесь. Я не боюсь вас… Так ступайте же в храм, если не страшитесь осквернить его своим бессмысленным поступком…

— Пойдемте к северным дверям. Сейчас на куполе Баптистерия доделывают большую мозаику, и эта дверь оставлена открытой для мастеров.

Оба могильщика за спиной у Данте молча слушали его разговор с Бонатти, пряча под капюшонами удивленные лица. Вчетвером они проследовали вдоль стены Баптистерия и прошли в узкую улочку, отделявшую храм от близлежащих лачуг, ютившихся вокруг него, как попрошайки на паперти.

— Закатите тележку внутрь и оставьте нас! — приказал могильщикам Данте, входя в храм со светильником в руке. — Я сам потом займусь покойником, а вы — возвращайтесь к разрушенному аббатству и предайте земле останки Антиохийской девы.