Дань кровью - [18]

Но если соплеменники отвернулись от Синиши, то судьба по-прежнему благоволила ему. Из-за своей беспощадной политики по отношению к албанцам деспот Никифор Орсини стал терять почву под ногами. Ему становилось все труднее бороться с этим упорным и упрямым народом. К тому же сербы становились все смелее и наглее. Он чувствовал, что скоро должна наступить развязка, и, возможно, не в его пользу. И только Мария, верная и преданная его супруга, родная сестра Матвея Кантакузина, как могла, утешала и старалась поднять его боевой дух. Но Никифор понимал, что жена — союзник хоть и верный, но слабый, если не сказать — беспомощный. А ему сейчас нужны были сильные союзники. И он начал их искать в стане своих врагов. Стратилат, его первый советник, нашел для него самый короткий путь к союзу, который, впрочем, не был устлан розами, ибо требовал ломки многих, нерушимых ранее преград. Стратилат предложил Никифору посвататься к сестре царицы Елены Феодоре. Женитьба на ней позволила бы ему упрочить свои позиции в Фессалии и Акарнании, поскольку в таком случае сербы перестали бы на него нападать. Кроме того, это несколько усмирило бы и албанцев. Первой почувствовала перемену в Никифоре его супруга Мария. Никогда не позволявший себе возвышать на нее голос, он вдруг стал с ней суров и всякий раз раздражался при ее виде.

Когда Никифор получил известие, что его гонцы успешно ведут переговоры о браке с царицей Еленой, он велел жене отбыть срочно в Арту, город в Акарнании, архонту же Арты приказал держать свою супругу в строгости и не позволять ей общаться с миром. Однако Мария вызнала причину своей опалы. Все еще любя мужа, она послала Никифору письмо с покаянием в тайной надежде, что все еще образуется. Но было уже поздно — Никифор подписал соглашение, что он свою супругу передает сербам, а сам будет венчаться с Феодорой.

Албанцам это послужило основательным поводом для нового давления на деспота. Они взяли Марию под свою защиту, помогли ей переправиться на Пелопоннес к ее брату, деспоту Мануилу Кантакузину. По дороге туда ее с восторгом приветствовали албанцы. Вскоре они решительно потребовали, чтобы Никифор отказался от брака с Феодорой и вернул законную жену. Растерявшийся, заметавшийся Никифор вынужден был в конце концов согласиться на это. Но смертный час его был уже близок. Летом 1359 года под Ахелоем произошла решительная схватка деспота Никифора Орсини с албанцами. Всю свою силу и злость бросил он в этот день в бой. Но его сила столкнулась с другой силой, а злость с яростью. И деспот был убит.

А это означало, что снова пришло время Симеона Неманича-Палеолога. Весь Эпир, вся Этолия, Акарнания и Фессалия признали его власть и присягнули ему на верность как своему царю после того, как пали (впрочем, и не особо сопротивлявшиеся) города-крепости Арта и Янина. Симеон тотчас же перенес столицу из Костура в фессалийский город Трикалу. Теперь Симеон Палеолог, царь греков и сербов, как гласили его титулы, получил возможность одаривать щедрой царской рукой своих верноподданных не только титулами, но и землями. Тем самым, пожалуй, он достиг главной цели своей жизни.

13

То ли Бог смилостивился над их семьей, вняв их мольбам, то ли искренние моления в церкви благотворно повлияли на чрево Милицы, то ли природе было угодно поначалу шутить над ними с тем, чтобы потом, по прошествии семи лет, щедро их вознаградить, но, как бы то ни было, Милица на восьмом году своего замужества, в день святой Параскевы-Пятницы, преподнесла в подарок мужу Златану первенца — толстенького карапуза-наследника. Его назвали Георгием — Джюрой. Через год родился еще один мальчик. Надеялись, что он будет таким же крепким и выносливым, как Джюра, но он умер, не прожив и четырех месяцев, от оспы. То был страшный год. По всей Сербии гулял свирепый голод, бушевала жестокая засуха. Горели не только хлеба, но и села. Милица тогда тоже тяжело заболела и ничто, кажется, не могло уже ее спасти. И все-таки она выжила. Выжила и сейчас, в самый день святого Вита, 15 июня, подоив корову и подняв ведро, почти до краев наполненное пенящимся парным молоком, почувствовала резкие боли в животе. Словно судорога, разлившись по всему животу, свела ее мышцы адской болью. Застонав, она с трудом поставила ведро на землю, стараясь не расплескать молоко, и обхватила грубыми, мозолистыми руками толстый круглый живот. «Начинается, — пронеслось у нее в голове. — А Златко еще не вернулся. Кто же мне бабку Радославу призовет?» «Ой!» — она уже не могла сдерживаться от крика — он рвался из груди наружу, будто этим хотел несколько облегчить ее муки. Как на грех, и соседок дома нет. Она добрела до изгороди, затем вернулась в дом и, уже почти совсем обессилев, дошла до хлева, упала, подмяв под себя побольше сена и, то бледнея, то заливаясь краской, то покрываясь испариной, то дрожа от озноба, вся сомлев от натуги, начала рожать. Она настолько измучилась и устала, что, когда, наконец, услышала прорвавшийся крик новорожденного, на несколько мгновений впала в беспамятство. Затем, очнувшись как от толчка, она подняла голову и не услышала, но почувствовала, что ее младенец начинает задыхаться. Пересилив свою немощь, она нащупала рукой холодное лезвие ножа и, вся дрожа от натуги, приподнялась и перерезала пуповину. Аккуратно, насколько позволяли дрожащие пальцы, завязала ее. Взяла младенца на руки. Снова родился мальчик. То-то Златан обрадуется. Бережно завернув сына в подол юбки, она, еле переставляя ноги, пошатываясь, пошла в дом.