Дамское счастье - [21]
— Мадмуазель Вадон, — произнесла она раздраженно, — что же вы не отослали вчера в мастерскую модель манто в талию?
— Там нужно было сделать поправку, сударыня, — ответила продавщица, — и госпожа Фредерик его задержала.
Помощница заведующей вынула модель из шкафа, и разговор продолжался. Когда г-жа Орели считала нужным настоять на своем, все склонялись перед ней. Она была до такой степени тщеславна, что не хотела называться г-жой Ломм, — эта фамилия не нравилась ей, — а своего отца, привратника, выдавала за портного, якобы имевшего собственное заведение; она была добра только к податливым и льстиво-ласковым девицам, которые восторгались ею. Когда-то она держала мастерскую готовых нарядов и сама руководила всем делом, но ей не повезло, и она озлобилась, отчаявшись в возможности сколотить состояние и добиться чего-нибудь, кроме неудач. Даже теперь, после успеха в «Дамском счастье», где она зарабатывала двенадцать тысяч франков в год, она все еще, казалось, таила застаревшую злобу против людей и относилась к начинающим так же сурово, как отнеслась некогда жизнь к ней самой.
— Довольно рассуждать! — сухо заключила она. — Вы не понятливее остальных, госпожа Фредерик… Пусть сделают поправку сию же минуту.
Во время этого объяснения Дениза перестала смотреть на улицу. Она не сомневалась, что это и есть г-жа Орели, но была так напугана раскатами ее голоса, что продолжала стоять, не двигаясь с места. Приказчицы были в восторге, что им удалось стравить заведующую с помощницей, однако делали вид, что это их не касается, и продолжали заниматься своим делом. Прошло несколько минут, но никто так и не подумал выручить Денизу из затруднительного положения. Наконец, сама г-жа Орели заметила девушку и, удивившись ее неподвижности, спросила, что ей нужно.
— Я жду госпожу Орели.
— Это я.
У Денизы пересохло во рту, руки похолодели, ее охватил страх, как, бывало, в детстве, когда она боялась, что ее высекут. Она пролепетала свою просьбу, но так невнятно, что пришлось повторить все сначала. Г-жа Орели уставилась на нее большими неподвижными глазами, и ни одна черта ее императорской маски не соблаговолила смягчиться.
— Сколько же вам лет?
— Двадцать, сударыня.
— Как так двадцать? Да вам не дашь и шестнадцати!
Продавщицы снова подняли головы.
— А я сильная! — поспешно добавила Дениза.
Госпожа Орели пожала могучими плечами. Затем изрекла:
— Ну что ж, я запишу вас. Мы записываем всех, кто просит о месте… Мадмуазель Прюнер, дайте мне список.
Списка никак не могли найти: он, должно быть, хранился у инспектора Жува. Высокая Клара как раз отправлялась на поиски, когда вошел Мурэ в сопровождении все того же Бурдонкля. Они заканчивали обход второго этажа; побывав уже в отделах кружев, шалей, мехов, декоративных тканей и белья, они дошли, наконец, до отдела готового платья. Г-жа Орели отошла в сторону и заговорила с ними о заказе на партию пальто, который она намеревалась поручить одной из больших парижских мастерских; она покупала обычно все сама, на собственную ответственность, но, когда дело касалось значительных закупок, советовалась с дирекцией. Бурдонкль рассказал ей о новой оплошности ее сына Альбера, и это, видимо, крайне расстроило ее; парень сведет ее в могилу; отец хоть и не блещет умом, зато по крайней мере ведет себя прилично. Династия Ломмов, неоспоримой главой которой была она, доставляла ей порою немало огорчений.
Между тем Мурэ, заметив Денизу, удивился про себя этой вторичной встрече с нею и, наклонившись к г-же Орели, спросил, что делает здесь эта девушка; когда же заведующая ответила, что та пришла наниматься, Бурдонкль, со свойственным ему презрением к женщинам, чуть не задохся от возмущения.
— Бросьте! — прошептал он, негодуя на подобную дерзость. — Вы шутите! Куда нам такую уродину.
— Что и говорить, неказиста, — согласился Мурэ, не осмеливаясь вступиться за девушку, хотя он еще не забыл ее восторга перед устроенной им выставкой.
Тем временем принесли список, и г-жа Орели повернулась к Денизе. Девушка действительно не производила выгодного впечатления. Правда, она казалась очень чистенькой в своем черном шерстяном платьице; бедность же ее костюма значения не имела, потому что продавщицу здесь снабжали установленной формой — черным шелковым платьем; но беда состояла в том, что у Денизы был очень тщедушный вид, а выражение лица — грустное.
В продавщицы брали если не красивых, так по крайней мере приятных девушек. А под взглядами этих дам и мужчин, изучавших и оценивавших ее словно жеребенка на ярмарке, Дениза окончательно растерялась.
— Как вас зовут? — спросила заведующая, держа перо в руке и готовясь писать.
— Дениза Бодю, сударыня.
— Возраст?
— Двадцать лет и четыре месяца. — И дерзнув поднять глаза на смущавшего ее Мурэ, которого она теперь принимала за управляющего, потому что видела его всюду, она робко повторила: — Я только с виду слабая, а так я очень сильная.
Все улыбнулись. Бурдонкль с нетерпением разглядывал свои ноги. Слова Денизы, как нарочно, прозвучали среди обескураживающего молчания.
— В каком магазине вы служили… в Париже? — продолжала заведующая.
