Дамский мастер - [4]

— Если не ошибаюсь, вы сказали, что Виталик говорить нельзя. А как, например, Эдик? Есть такое имя — Эдик? У меня, между прочим, товарищ Эдик.

— Вероятно, он Эдуард.

— Эдуард — это же не русское имя?

— Нет, не русское.

— Откуда же у нас, русских, такое имя?

— Была такая мода одно время, по-моему, глупая.

— А у вас дети есть?

— Два сына.

— Какого возраста?

— Старшему двадцать два, младшему — двадцать.

— Как и мне. Мне тоже двадцать, двадцать первый. А как ваших детей зовут?

— Коля и Костя. Простые русские имена. Самые хорошие.

— А я думал, интереснее — Толик или Эдик. Или еще Славик.

— Это вам только кажется. Когда у вас будут дети, я вам советую назвать их самыми простыми именами: Ваня, Маша...

Это его позабавило. Не знаю, простые ли имена или идея, что у него будут дети.

Он все еще стриг. Сколько времени, оказывается, нужно, чтобы оболванить одну женскую голову...

— Скоро? — спросила я.

— Ниже голову. Нет, еще не скоро. Операция сложная. Извините, если я вас спрошу. Вот вы упомянули в своем разговоре несколько имен и фамилий: Николай, кажется, Ростовский, Андрей Болконский и еще Пьер... Как будто Пьер. Какая его фамилия?

— Пьер Безухов.

— Так вот, я хотел вас спросить. Пьер — это разве русское имя?

— Нет, французское. По-русски — Петр.

— Так вот вы, кажется, упомянули выражение, что Виталик или, скажем, Эдик не в духе русского языка. А сами употребили такое французское имя, как Пьер.

Ай да парень! Поймал-таки меня. Думал-думал и поймал.

— Да, вы правы. Мой пример не совсем оказался удачен.

— И какие эти люди, о которых вы говорите? Андрей, и Николай, и Пьер? Они русские?

— Русские. Но, знаете, в те времена в высшем обществе было принято говорить по-французски...

— А в какие это времена?

— Во времена «Войны и мира».

— Какой войны? Первой империалистической?

Я чуть не засмеялась, но он был очень серьезен. Я видела в зеркале его строгое, озабоченное лицо.

— Виталий, разве вы никогда не читали «Войны и мира»?

— А чье это произведение?

— Льва Толстого.

— Постойте. — Он снова вынул записную книжку и стал листать. — Ага. Вот оно, записано: Лев Толстой, «Война и мир». Это произведение у меня в плане проставлено. Я над своим общим развитием работаю по плану.

— А разве вы в школе «Войну и мир» не проходили?

— Мне школу не удалось закончить. Жизнь предъявила свои требования. Отец у меня сильно пьющий и мачеха слишком религиозная. Чтобы не сидеть у них на шее, мне не удалось закончить образование, я, в сущности, имею неполных семь классов, но окончание образования входит в мой план. Пока не удается заняться этим вплотную из-за квартирного вопроса, но все же я повышаю свой уровень, читаю разные произведения согласно плану.

— И что же вы сейчас читаете?

— Сейчас я читаю Белинского.

— Что именно Белинского?

— Полное собрание сочинений.

Он открыл фибровый чемоданчик и из-под груды бигуди, деревянных палочек, флаконов и еще чего-то вытащил увесистый коричневый том.

Я открыла книгу. Собрание сочинений Белинского, том первый. «Менцель, критик Гете»...

— Виталий, неужели вы все это читаете?

— Все подряд. Я не люблю разбрасываться. К концу этого года у меня намечено закончить полное собрание Белинского...

— А кто же вам составляет план?

— Я сам. Конечно, пользуясь советами более старших товарищей. Я посещал свою учительницу русского языка, она мне дала несколько наименований. Некоторые из клиентов, более культурные, тоже помогают в работе над планом.

— Но ведь это очень долго! Подумать только, Виталий! Год на Белинского?

— Ну что же, что год. Я еще молодой.

...Стрижка как будто приближалась к концу. Мне было боязно взглянуть в зеркало. Всей кожей головы я чувствовала, что острижена коротко, уродливо, неприлично. А, была не была! Назло им обреюсь наголо...

— Виталий, — спросила я, — а что вы собираетесь делать дальше?

— Смочить составом, накрутить...

— Нет, я не о голове своей, а о вашей жизни. Что вы собираетесь делать дальше?

— Этот вопрос у меня тоже подработан. Буду повышать себя в своем развитии, сдам за десятилетку...

— А потом?

— Потом я хотел бы в институт.

— Какой институт?

— Этого я еще не знаю. Может быть, вы посоветуете какой-нибудь институт?

— Это довольно трудно — ведь я не знаю ваших вкусов, способностей. А сами вы чем хотели заниматься?

— Я бы хотел заниматься диалектическим материализмом.

Я даже рот открыла. Любопытный парень!

— В качестве кого, Виталий? Что бы хотели вы — преподавать? Или быть теоретиком, развивать науку?

— Нет, я не сказал бы преподавать. Я не чувствую склонности к преподаванию. Нет, я именно, как вы сказали, хотел бы развивать науку.

— А какие у вас есть основания думать, что вы к этому способны? Ведь это не просто!

— Во-первых, у меня много оснований. Прежде всего, я с давнишнего детства охотно читаю политическую литературу, как-то: «Новое время», «Курьер Юнеско» и другие издания. В школе я всегда был передовиком по изучению текущего момента...

— Но ведь от этого еще далеко до научной работы. Ведь...

Я запнулась. Он смотрел в зеркало суженным взглядом, поверх бигуди, флаконов, ножниц.

— Я думаю, — твердо сказал он, — что я мог бы принести пользу, если бы занялся диалектическим материализмом. А вы не знаете, где специализируются по этой профессии?