Дамская комната - [11]

В вечернем мраке чернели стволы яблонь и других деревьев, и когда от одного из них отделилась тень человека, можно было подумать, что это раздвоилось дерево.

Флори испугалась. И пришла в ужас, узнав подошедшего.

— Вы!

Что он сказал в оправдание своего появления? Он говорил о своих страданиях, блужданиях по свету, о страданиях и раскаянии, о своей по-прежнему жившей любви, о решении никогда не стремиться ее увидеть снова, о невыносимом страдании, о пожиравшей его любви, о том, как он ее разыскивал, о прошлом, о не отпускавшей его боли, о том, как она ему необходима, как безгранична эта потребность, владевшая им целиком.

Когда она стала требовать, чтобы он ушел и никогда больше не возвращался, она сама не верила в то, что говорит. Она уже поняла, что семь прошедших горьких лет ее не изменили, что она по-прежнему во власти этого человека, что ему достаточно лишь одного самого незначительного движения, от которого он пока воздерживался, чтобы вновь овладеть ею, и что потом все начнется сначала!

Она, однако, продержалась несколько недель. Потому что так захотел он сам. Узнав наконец о том, где она находится, Гийом обосновался со своим делом в Лоше, купив загородный дом — небольшую усадьбу между этим городом и Вансэем. Он поселил там садовника с женой и сам приезжал туда довольно часто. Именно отсюда он начал новое завоевание Флори, не давая ей покоя. Уходил всего час на то, чтобы верхом доехать до ее дома, где он появлялся всегда поздним вечером, чтобы его не заметили люди Флори. В заброшенной в лесу лачуге, на небольшом расстоянии от дома своей возлюбленной, он привязывал лошадь, чтобы защитить ее одновременно от непогоды, от диких зверей и от нескромных глаз, перелезал через стену и присоединялся к Флори сначала в плодовом саду, потом, с наступлением холодов, в башне с заостренной крышей, выглядевшей как сторожевая вышка замка, которая была совсем рядом. Первое время она пробовала запираться у себя в комнате, не выходить наружу, но тогда он ухитрялся подобраться к самому дому, тихо, терпеливо стучал в дверь, выходившую в сад, и ждал сколько угодно времени, пока она не выходила, рискуя быть обнаруженным.

Таким образом она принимала его в самом дальнем конце усадьбы. Сначала это были чисто платонические свидания, когда она изощрялась в своих попытках убедить его в том, что между ними ничего не может быть, что все кончено. Видимо, этим ее словам не хватало убедительности, да она и сама в них не верила, поскольку в один прекрасный вечер он без единого слова привлек ее к себе с таким огнем в глазах, что от этого одного закачалась вся выстроенная было ею стена.

За зиму Дело продвинулось мало, зато весна бросила их в объятия друг друга с таким неистовством, которое заставило позабыть обо всем на свете. Не принесло передышки и лето.

Небольшая комнатка, обустроенная в их убежище, заполнялась исступленным восторгом, без которого они больше не могли обходиться, который отдавал их в безраздельную власть друг другу, приковывал ее к нему. Никогда не пресыщаясь, они отдавались утолению своей любовной жажды с пылом и с тревогой, смесь которых придавала их наслаждению вкус горького перца.

— С того самого момента, когда я впервые вас увидел, любовь моя, я понял, что вы единственная женщина, с которой я смогу познать такие удовольствия, — говорил он в минуты затишья.

— И я, Гийом, тоже быстро поняла, что нам суждено вместе гореть на этом огне, — отвечала она голосом, в котором звучали фатализм и вызов.

Наступила осень, не укротившая этой потребности их плоти. Смогут ли они когда-нибудь насытиться друг другом?

Их влечение усиливалось ощущением жизни среди опасностей, лишь возбуждавшим взаимную чувственность. Постоянно эта опасность быть застигнутыми врасплох, обнаруженными, разоблаченными, подвергнуться наказанию за адюльтер: ведь Флори все еще официально была замужем, да при этом за крестоносцем, к тому же собственным кузеном Гийома! И еще одна опасность для Флори — возможно, самая страшная — зачать еще одного ребенка…

Когда она рассказала своему любовнику о выкидыше, последовавшем после той их преступной ночи, он пожалел о гибели маленького существа, которое стало бы еще одним связывающим их звеном, она знала, что, несмотря на неизбежный скандал, он не был бы недоволен, если бы узнал, что она ждет нового ребенка. Еще одно доказательство безумия, во власти которого они находились… но акушерка сказала своей пациентке после того случая, что она никогда больше не сможет забеременеть. Так ли это в действительности? Что ей, в конце концов, известно об этом? Флори сомневалась в таком приговоре, но с не меньшей силой предавалась своей пагубной любви, с такой исступленной отвагой, что порой это отсутствие чувства меры вызывало у нее приступы отчаяния, казалось бы оставшиеся в прошлом.

Бывали, однако, дни, когда ее охватывали волнение и растерянность, лишавшие ее сил. Она не могла больше исповедоваться, уже год как не причащалась и не осмеливалась больше молиться. Да и что она могла бы сказать Господу? Она порвала молчаливое соглашение, обещавшее ей божественную снисходительность к ее первым прегрешениям, если она исправится. Мечтать об этом было уже невозможно! Она видела, как все быстрее ее несет к черной бездне вечной смерти, и не знала, за что ухватиться, чтобы замедлить падение в нее. Отсюда и то исступление, с которым она по ночам шла навстречу к своей казавшейся ей неотвратимой гибели.