Дама в палаццо. Умбрийская сказка - [47]

Обычно мы в это время одевались к ужину и принимали ванну, но теперь Фернандо слишком уставал, чтобы снова сесть за руль и доехать до Миранды. Мы так полюбили бывать у нее, что совсем забыли, как нам нравится оставаться дома. Никуда не выходить. Сколько месяцев мы уже не садились вместе выпить вина при свечах, погрузившись в наш общий уют, разговаривая, смеясь или молча, глядя друг на друга, словно молодые любовники. Мы ели очень странные, очень простые блюда, сидели, скрестив ноги, за мраморным столом перед холодным камином, и ветерок с террасы раздувал занавески и срывал огоньки со свечей. Тарелка помидоров с огорода Томазины, фаршированных рукколой, растертой в старой мраморной ступке деревянным пестиком, купленным у ремесленника на Виа дель Дуомо. Я добавляла в сливки две головки молодого чеснока, теплые вареные картофелины, несколько раскрошенных каштанов, бросала туда, нарвав их руками, темные перечные листья рукколы и продолжала ритмично разминать и размешивать. Пармезан от забредшего на рынок сыровара я натирала прямо в ступку, и снова растирала и разминала. Оливковое масло я покупала у Эмилио, в магазине напротив палаццо Убальдини — лучшее масло, какое мне доводилось пробовать! Я подливала его в ступку из бутылки, все время помешивая, пока соус не превращался в блестящую массу, плотную, как пудинг. Для этого требовалось потрудиться. Потом нужны были хорошие помидоры со срезанными шляпками. Часть мякоти удалить и подсолить сочные выемки. Плюхнуть в каждую соус, не слишком заботясь об аккуратности — пусть стекает по помидорным бокам на подстилку из поджаренных хлебных ломтиков. Потом вернуть помидорам шляпки и на время отставить тарелку, чтобы сок плодов и соус проникли друг в друга. Вино должно быть очень сухим и холодным. Стаканы ледяными. Хорошенько проголодаться и подобрать отличную компанию. Пожалуй, к этому всегда и сводилось: не так важно, что на столе, как кто сидит за столом. Или, в нашем случае, на полу. В те летние вечера мы устраивали пиршества гурманов, не вспоминая, что еще у нас могло быть, чего не было и никогда не будет. Потом шли погулять по городу, заходили к Паскуалетти за мягким фисташковым мороженым джелато, сидели на ступенях Дуомо, откинувшись назад и любуясь небом.

— Ты знаешь: Микеланджело приезжал сюда взглянуть на фрески Синьорелли, прежде чем начать работу над Сикстинской капеллой, — сообщила я своему венецианцу.

— Знаю. А если бы и не знал, почувствовал бы. Грандиозные мощные фигуры Синьорелли напоминают о Микеланджело.

— Значит, они когда-то проходили здесь, по тем самым ступеням, на которых мы сидим. Разве не поразительно?

— Может быть, для меня не так поразительно, как для тебя, хотя и следовало бы поражаться. Но для меня удивительнее, что мы сидим здесь с тобой. И что рядом с тобой я до сих пор робею, и что через несколько минут мы спустимся с холма, и что будем спать рядом, так близко в нашей желтой кровати, что у меня в ушах стук моего сердца сольется с твоим. Вот что меня поражает!

Порой мы проходили несколько шагов до палаццо Убальдини, благословляли его камни или бормотали что-то ободряющее в окна нашего будущего. А чаще просто шли обратно на Виа Постьерла, распахивали двери на маленькую террасу, чтобы «с нашей желтой кровати» видны были звезды.

Я отправляла Фернандо к Барлоццо каждое утро в семь часов, а иногда и раньше. А к восьми появлялась Миранда, заезжала отвезти меня в Буон Респиро печь хлеб. Если день был рыночный, мы сперва шли с сумками на Пьяцца дель Пополо. Мы каждый раз встречались с такой радостью, словно со вчерашнего дня прошли века, и чуть не всю дорогу говорили, перебивая друг друга. Когда я бралась за работу, она тоже работала, перестроив свое расписание так, чтобы отдыхать в самую жару. Поставив тесто подходить, я помогала ей, или мы просто садились поболтать. Один маленький хлеб мы выпекали для себя и съедали его вместе. Мы рвали еще горячий хлеб, мазали его абрикосовым джемом и съедали, запивая теплым молоком и кофе. Меня подмывало остаться с ней на весь день. Я знала, она была бы рада, но при всей моей любви, при всей притягательности этой женщины, я слишком остро ощущала себя ее заместительницей, вице-регентшей печей. Как будто, вместе с кухней, она одолжила мне на время свою жизнь, пока я не отыщу своей.

Я возвращалась с попутной машиной, если кто-то мог подвезти меня на Виа Постьерла, или Миранда, притворившись, будто вспомнила о каком-то деле в городе, подвозила меня сама. Я наводила порядок в доме — дело на три минуты — и мыла ванную. И шла в свой маленький кабинет, где особенно пышно произрастала плесень. Там я писала или читала, иногда спала, хоть и не люблю спать днем. После дневного сна у меня оставалось какое-то беспокойство, ощущение, что я что-то пропустила. Конечно, так и было. Но однажды, задремав над книгой, я увидела во сне Тину Тернер. Я уверена, что это была она. Она прогуливалась не спеша около Дуомо в красивом летнем платье. Я шла за ней и, когда заметила ее, ускорила шаг, поравнялась с ней. Она остановилась, взглянула на меня, и я начала аплодировать. Со всей силы захлопала в ладоши. Я хлопала и плакала, хлопала и плакала, и в улыбке Тины была вся радость и боль мира. А когда я проснулась, лицо у меня было мокрым и соленым, и страницы 77 и 78 «Исповеди святого Августина» были украшены мелкими капельками слез. Растаявшей души, сказала бы Миранда. В тот раз я порадовалась, что заснула днем.