Дама в черном - [71]

Она ясно читала это в глазах и поведении Рультабия и Робера Дарзака. Тем не менее с первых же слов Рультабия она поняла, что у него в эту минуту не было другой мысли, кроме как спасти от подозрения властей старого Боба.

Рультабий стоял между delegatе и только что прибывшим следователем и, держа в руках «древнейший топор человечества», рассуждал. Казалось окончательно установленным, что других виновников, кроме перечисленных мною выше, не могло быть, когда Рультабий доказал быстрым логическим рассуждением, пленившим следователя и огорчившим комиссара, что настоящим и единственным виновником был сам умерший. Раз все четверо, стоявшие под воротами, и двое, находившиеся в комнате старого Боба, наблюдали и не теряли друг друга из виду, в то время как кто-то убивал Бернье в нескольких шагах от них, то оставалось признать, что этим «кем-то» был сам Бернье!.. На это следователь ответил вопросом, не замечал ли кто-нибудь из нас предрасположенности Бернье к самоубийству; Рультабий резонно возразил, что для того, чтобы умереть, можно обойтись без преступления и без самоубийства — достаточно несчастного случая. Орудие преступления, то есть «самый древний топор человечества», одним своим присутствием подтверждало его предположение. Рультабий не допускал мысли, что преступник остановил бы свой выбор на этом старом камне как на орудии убийства.

Еще менее вероятным было то, что Бернье, решив покончить с собой, не нашел другого оружия, кроме этого ножа троглодитов. Если же, наоборот, камень мог привлечь его внимание своей необыкновенной формой, если Бернье поднял его и держал в руках, а потом случайно упал на него, происшествие становилось вполне естественным и объяснялось самым простым образом. Бернье так неудачно упал на этот роковой обломок, что пронзил себе сердце. Выслушав эти соображения Рультабия, следователь еще раз пригласил доктора исследовать рану, сравнив ее с роковым предметом; результатом исследования явилось заключение, что рана нанесена именно этим предметом. Отсюда до признания несчастного случая оставалось сделать только шаг. Следователь потратил на это шесть часов. Шесть часов, в течение которых он допрашивал нас без устали и без результата.

Что касается Эдит и вашего покорнейшего слуги, то по окончании всей этой ненужной сутолоки мы остались в гостиной старого Боба, откуда только что удалились представители власти, в то время как в соседней комнате доктор возился около больного геолога. Дверь из гостиной в коридор Квадратной башни осталась открытой; из нее до нас доносились рыдания несчастной вдовы над трупом мужа, который был перенесен в их комнату. Мы с Эдит находились между этим трупом и раненым стариком, пребывая в ужасе от пережитого и увиденного и опасаясь того, что еще могло произойти. Внезапно Эдит схватила меня за руку.

– Не покидайте меня! Не покидайте! — проговорила она. — У меня нет никого, кроме вас. Я не знаю, где князь Галич, и от мужа тоже нет вестей. Это ужасно! Он ушел, сказав, что направляется на поиски Туллио, и даже не знает еще, что Бернье умер. Нашел ли он Туллио? Я теперь жду правды только от Туллио! И телеграммы все нет… Это невыносимо!..

С того момента, как она столь доверчиво взяла мою руку, задержав ее в своих, я принадлежал Эдит всей душой и уже перестал скрывать от нее, что она может целиком и полностью рассчитывать на мою преданность. Мы обменялись этими незабвенными словами вполголоса, в то время как во дворе мелькали взад и вперед силуэты полицейских, сопровождаемых Рультабием и Дарзаком. Рультабий не упускал случая бросить взгляд в нашу сторону всякий раз, как представлялся удобный момент. Окно было открыто настежь.

– О! Он следит за нами, — заметила Эдит. — Ну и пусть! Пожалуй, мы стесняем их, оставаясь здесь. Но, что бы ни случилось, мы не уйдем отсюда, не правда ли, господин Сенклер?

– Нужно быть благодарным Рультабию, — осмелился сказать я, — за его вмешательство и за то, что он умолчал про «самый древний топор человечества», а также про то, что Бернье, умирая, назвал имя Ларсана… Узнай они это, история стала бы гораздо запутаннее!

Я сделал ударение на последних словах.

– Положим, — возразила она резко. — Но у вашего друга не меньше причин молчать, чем у меня! И я боюсь лишь одного!.. Да-да, я боюсь лишь одного…

– Чего?..

Эдит поднялась, дрожа.

– Я боюсь, что он спас моего дядю от правосудия только для того, чтобы его погубить!..

– С чего это пришло вам в голову? — спросил я неуверенно.

– Я прочла это в глазах у ваших друзей… Если бы я была уверена, что не ошиблась, я предпочла бы все же иметь дело с полицией!..

Затем она немного успокоилась и, по-видимому, отбросила это нелепое предположение.

– В конце концов, — сказала она, — нужно быть готовой ко всему, и я сумею защитить его!

С этими словами Эдит показала мне маленький револьвер, который прятала за корсажем.

– Ах! — вскрикнула она. — Отчего здесь нет князя Галича?

– Опять! — воскликнул я с отчаянием.

– Правда ли, что вы готовы защищать меня? — спросила Эдит, глядя мне прямо в глаза своим волнующим взглядом.

– Готов.

– Ото всех?

Я колебался. Она повторила: