Дальше некуда - [3]

— Не могу знать, ваше высокоблагородие! Должно быть, убёг из пу. Явился растрёпанный, в нижней рубахе и подштанниках, как под арест садился. Сказывает за собой слово и дело государево…

— Ну, если врёт!.. Веди его сюда.

Незадачливый бунтовщик, гусар и гуляка, ныне порядком одичавший, запутавшийся в амурах с ряпунками и камчадалками, предстал коменданту босым, в одном исподнем.

— Говорите, господин Дивов, зачем пришли. О вашем побеге из-под ареста побеседуем позднее. Ну-с, милостивый государь, я жду!

— Господин комендант, имею доложить о важном происшествии, — трезво и чётко отрапортовал Дивов. — Только что, часа не прошло, как я собственными глазами наблюдал русалку и имел с ней разговор на французском языке.

— Это у нас «слово и дело» такое, — клюнул агент пьяной головой.

— А на Благовещенье он бегал с топором и кричал, что-де на упырей охотится, — ядовито заметил Скирюк, кое-как отдышавшийся от понюшки соли. — Еле-еле ряпунцы на него сеть набросили, иначе б порубил кого-нибудь в бреду. Белая горячка, ваше высокоблагородие! Он ведь у нас того-с… фантаст!

Володихин скептически усмехнулся. В подпитии он был добр, насколько может быть добрым имперский полковник. Так, бывало, и говорил о себе в минуты откровенности: «Au fond, je suis bon».[2]

— Приберегите свою сказочку до Рождества, господин Дивов! Если сочините пару приличных святочных рассказов — приходите к Скирюку на ужин… в декабре, не ранее. А об охоте за упырями и свиданиях с водяными девами — забудьте. Я прощаю вам визит в столь экстравагантном облике…

— Вы, дражайший Сергей Петрович, истинно милосердный христианин! — умилился Логинов.

— …но за побег прибавлю два дня ареста. На сколько ему было велено сесть в амбар? — справился комендант у канцеляриста.

— На трое суток, ваше-ство!

— Отец Леонтий, в моё отсутствие вы чудесным образом смягчили сердце Скирюка. Или Дивов поделился с ним шампанским… Сколько бутылок он приговорил?

— Семь-с, в одно горло.

— Итого десять суток. Извольте вернуться в пу, господин Дивов, иначе вас проводят казаки.

— Бей, но выслушай, — упрямый гусар не двинулся с места. — Ваше высокоблагородие, я действительно узнал нечто важное. Если вы услышите это через неделю из других уст, принимать меры будет поздно.

Доброта медленно, но неотвратимо улетучивалась из мощного тела Володихина. Чтобы ощутить новый прилив милосердия, ему требовалось добавить чарку-другую.

— Вы пререкаетесь со мной? Осторожнее, сударь. В моей власти послать вас ещё дальше…

— Дальше некуда, ваше высокоблагородие, — настал черёд Дивова усмехаться. — Дальше — океан, три тысячи миль до Ванкувера. А здесь кончается империя и начинаются чудеса, в чём я убедился лично. Впрочем, если вам будет угодно снарядить «Оказию», чтобы доставить меня в Америку…

— На Аляску! — громыхнул Володихин. Штофы на столе испуганно покачнулись.

— В Захарьевский острог, — Леонтий укоризненно сократил размах коменданта. — Посидит месяц-другой, одумается… У нас так мало образованных и благородных людей, Сергей Петрович! Как можно лишать себя светского общества?

— Итак, я готов рассказывать, — предложил Дивов, словно и не звучало угроз. — Вот, господа, сижу я в пу. Скука смертная. Кто сомневается, может провести там денёк — меланхолию гарантирую. Опять же, юкола. Собаки, не премину заметить, и те сейчас китовым мясом обжираются…

Дивов поднял глаза горе и сделал художественный полуоборот туловищем, набираясь вдохновения. Комендант единым махом заглотил порцию мексиканской водки — как воды выпил, — после чего утёр свои знаменитые усы.

— …а люди водочку попивают.

Поняв, что полковника намёк не проймёт, Логинов нацедил Дивову текилы и молча подал, сопроводив этот жест красноречивым взглядом, буквально приказывающим: «Пей!»

— Сердечно вам благодарен, отец протоиерей… Ah! c’est bien, bien barbare, cette boisson — là![3] Тут, представьте, ко мне в окошко кто-то царапается. Явно не собака — пу на сваях, нарочно над землёй поднято, чтобы лайки или каменные мыши не залезли. Приоткрываю я окно, а там… обнажённая девушка, voilà une vraie beauté![4] прекрасная, как сама весна!

— Ко мне бы кто залез, — вслух позавидовал агент.

— Боюсь, ваша половина окажется у окна первой и поприветствует гостью чем-нибудь тяжёлым. Например, камнем. В голову, — отозвался Логинов.

Здесь и Володихин заинтересовался рассказом, но вида не подал. Просто сел и расстегнул воротничок мундира, а то что-то душно стало.

— Я в изумлении. Это была не лотарянка, господа, даже не из русских поселенцев. Волшебные волосы, словно мантия! Как те чудесные кудри, что скрыли святую Инессу от нескромных взглядов. Не успел я воскликнуть: «Кто вы, прелестница?», как она обратилась ко мне по-французски.

— А рыбий хвост? — нарушил начальственное молчание полковник. — Где рыбий хвост, обязательно присущий русалке? Вы его видели?

— Господин комендант, у вас была няня? — раздражённо бросил Дивов. — Я надеюсь, вас не батюшкины денщики воспитывали? Нянюшка непременно сообщила бы вам, что феи иногда сбрасывают оперение, крылья и прочие атрибуты фауны. Людям они предстают в чём мать родила. Могу я просить вас не перебивать меня? Так вот, эта чаровница сказала: «Монсиньор, я вижу, что вы русский офицер и дворянин. Я умоляю — помогите нам!»