Дальняя пристань - [4]

— Тебе на вахту пора заступать!

Успокаивающе:

— Вот подлечусь и улетучусь.

Сдерживаясь:

— Выйди вон и не мешай работать!

Геша подходил ближе, садился напротив и доверительно продолжал свое:

— Все равно ведь дашь, Петрович.

Твердо:

— На сей раз не дам!

— Дашь…

— Не дам!

— Дашь…

И так дальше, как в детском саду.

— Ну, смотри! — теперь угрожал Геша.

Начальник не выдерживал, выскакивал из-за стола, хватал «братишку» за ворот шубы. Гремела по заледенелому полу гитара.

Уже поднявшись, Геша обращался к собравшейся толпе ожидающих отправки на буровые и свободных от вахты людей:

— Ну ладно, сейчас посмотрим, у кого нервная система крепче.

Он выходил, не теряя достоинства, на улицу, по скобам пожарной лесенки взбирался на вагончик, садился на вентиляционную трубу и пробовал первые аккорды. Люди все прибывали. Поклонившись на все четыре стороны, Геша диким голосом начинал петь такое, что хохот умолкал лишь тогда, когда артист поднимал руку, прося молчания, и объявлял следующий номер.

Из управы выбегал возбужденный начальник, кричал солисту: «Братишка, прекрати», — и добавлял выражения, немного отодвигающие толпу.

Геша поворачивался и спрашивал:

— Дашь шестьдесятку?!

— Дам!!! — рычал начальник, стучал в окно, из которого высовывалась седая голова главбуха:

— Выпиши этому негодяю шестьдесят!

Геша, уже слезавший с балка, невинно возмущался:

— Но, но, поосторожней, я ведь и обратно могу вернуться…

На этом спектакль заканчивался и начинались будни.

Начальник вызывал молодых ребят, ожидавших своей очереди на отправку, и мы получали в свое владение вездеход и задание: «Доставить этого алкаша, как только он налижется, на буровую». С квалифицированными бурильщиками было очень трудно.

Часа три мы катались перед окнами знакомых девиц, пугая и удивляя прохожих возможностями мощной техники. В заключение подъезжали к известной нам квартире, в которой находили некоторое количество бесчувственных тел, выбирали своих и везли на вертолет.

Прибыв на производство, Геша сутки болел, а потом, наказанный за гастроли, работал две, а то и три вахтовых смены без выходных…

Оглядев помрачневшего «братишку», я поинтересовался, как это начальник экспедиции отважился на увольнение?

Последней каплей, переполнившей вместительную чашку терпения Петровича, был эпизод с продажей трактора-болотохода.

У Геши была ненормальная страсть к шестидесяти рублям. Он никогда не просил ни меньше ни больше. Недавно, отправившись на тракторе с буровой в поселок, в одном из стойбищ, не спросив тракториста, продал агрегат за шестьдесят рублей. Пастуху, купившему трактор, сказал, что тот может приехать на «базу» и забрать свое добро Прошло недели две, и кочевник на шикарной упряжке из белых оленей прибыл за болотоходом. Скандал длился целый день, так как оленевод забрался в кабину «своего» трактора и вытащить оттуда его не могли. Он не желал брать обратно деньги, а узнав, что машина стоит намного больше, готов был добавить еще, лишь бы приобрести такую нужную в хозяйстве вещь.

И начальник решился — уволил виновника скандала на три месяца…

Еще раз оглядев «романтиков», я мысленно поблагодарил судьбу за ниспосланные мне испытания и, предупредив о том, что работаем завтра с восьми, вышел на свежий воздух.

В то первое утро Витька забежал за мной. Он усердно колотил в раму, пока не разбудил мать, спавшую в соседней комнате.

Обычно бригады собирались у конторки рыбообработки. Там получали задание на день, там же выдавали зарплату, можно было почитать газету, попить воды и просто посидеть почесать языки. Правда, долго не задерживались — сдельщина есть сдельщина. Когда мы с Витькой прибыли, там уже сидели, привалясь спинами к заснеженной завалинке, Колька Елецкий и Игорь Синенко. Оба в новеньких отцовских ватниках и тяжелых собачьих унтах.

Через полчаса пришел Муленюк и присоединился к двум таким же замшелым мужичкам. Громко, чтобы все слышали, Муленюк спросил:

— Ще митингу ни було? — и, немного подождав, сам себе ответил: — Та ни, вин назначин на обид, а щас ще тильки дэвять.

Скосил глаза на часы Игореши — времени без десяти девять, а наших ореликов нет. Духом пал и не знаю, что предпринять. Елецкий, поддерживая меня, предложил «Пойти и набить морду!» — кому и за что не уточнил. Когда я в душе уже согласился с другом, на горизонте показалась плотная кучка людей. Они подошли ближе, и мы все вместе расхохотались совершенно уместному замечанию Муленюка:

— А ето ще за банда?

Толпа остановилась, а у меня в глазах замелькали кадры из «Оптимистической трагедии» — сцена появления подмоги. Колорит был тот же, только в северном исполнении. Предводительствовал не кто иной, как сам парторг Александр Иванович. Он пожал мне руку, потом ребятам, кивнул Карпычу и попросил всех зайти в конторку. Там, выдавив из-за столов напуганных нашествием учетчиц, пополнение изобразило готовность слушать и внимать. Александр Иванович официально представил меня, обозвал наш коллектив комсомольско-молодежным и, переждав смешки, произнес несколько фраз про сложность момента и ответственность задач. Потом, сославшись на особые отношения некоторых товарищей с правоохранительными органами в лице участкового, пообещал всем воздавать только по заслугам, посулив держать наш коллектив постоянно в поле зрения…