Дали глазами Аманды - [72]

— Я боюсь, как бы мальчик не стал педерастом. Ему нужна такая красотка, как ты, чтобы его пообтесать.

Хотя я была изрядно потрясена этим предложением, я все-таки дала ему свой лондонский адрес, на случай, если он захочет прислать мне своего сына. Сын, смущенный поведением отца, не знал, куда деться, тем более, что Дали, Сикре и сам Домингуин рассказывали сальные истории и смеялись…

Для следующего фото Дали решил сделать из меня «фальшивую принцессу» английского писателя Рональда Фирбанка, и Дэвид Бэйли фотографировал меня в студии в платье, соответствовавшем выбранной эпохе, распятую на серебряном кресте.

Я никогда не видела Дали таким счастливым. Все его мечты сбылись: музей строился, над ним будет купол Пинеро, Гала украшала свой замок в Пуболе и Франко объявил о реставрации монархии в Испании. Монархия! Он только об этом и говорил, с тех пор, как я с ним познакомилась. На вершине блаженства, он сказал мне, когда мы сидели во дворике и слушали «Тристана и Изольду»: — Я так счастлив, что вы рядом со мной!

Это прозвучало так искренно, что я чуть не заплакала.

Однажды в воскресенье мы отправились в Фигерас на корриду. Арены были гораздо меньше, и сидеть было неудобно. Молодой француз Жак Брюне, которого называли El Bruneto, выступал в тот вечер в первый раз. Это был красивый светлоглазый парень. Он посвятил нам своих быков. На ужине у Дали он проявил недюжинную любезность. Дали предложил ему позировать и сняться на большой фотографии для «Vogue»; журнал спешно послал из Парижа одного из своих знаменитых фотографов, Алекса Шателена, редактора Франсин Крессен и Верушку, с которой Дали познакомился в Нью-Йорке в 60-е годы и которую очень любил. Она с радостью встретилась с Дали. Он тут же решил нарядить ее в Мао-Цзе Дуна. Она долго гримировалась и даже натянула на лицо фальшивую кожу, чтобы казаться лысой, и даже искусственно увеличила свой рост и пропорции, чтобы заполнить пустоты в серо-зеленом костюме, который для нее подобрали. Когда она наконец окончила, сходство было столь разительным, что Дали зааплодировал. Бассейн и его окрестности были полны спешно завербованной деревенской молодежью. Парни потрясали гигантскими фотографиями Пруста, Мао-Цзе Дуна и Раймонда Русселя, тореро облачился в свой блестящий костюм, а Верушка изображала из себя Великого Рулевого, и все это в страшной суматохе. Дали ликовал: его номер «Vogue» будет сенсационным. Само собой разумеется, что все будут сбиты с толку и тем самым кретинизированы.

— Уф! — выдохнул Дали, когда все разъехались. — Наконец-то мы одни! Эти люди меня исчерпали. Давайте отдохнем у нашего бассейна и пойдем пить чай к Гале.

Тем летом Беа был на поправке в Барселоне, ему только что сделали операцию на легком, и я его заменила в мастерской. Дали заставлял меня рисовать с натуры, причем натурщики и натурщицы были выбраны среди завсегдатаев кафе «Клуб Средиземное море». Он задумал большой плафон для своего музея и трудился не покладая рук. На полотне должны были быть изображены танцовщики сарданы, императоры, слоны, балерины — и все это под дождем из золотых монеток. Оставалось только найти цвет неба. Однажды, поедая абрикос, он вскричал: — Вот! Я нашел! Небо будет абрикосового цвета, только он один здесь подойдет.

Чуть позже, купаясь в бухточке мыса Креуз, он попросил меня дать ему брызжущий соком белый персик. Мэтр плавал и грыз плод, сок стекал по его подбородку и он вопил на верху блаженства:

— Ах, какое наслаждение! Этот фрукт в чистой воде! К тому же он еще холодный (персик долго охлаждали). Это божественно!

Этот плод стал для него символом самой жаркой поры лета и беззаботного отдыха, апофеозом всех его желаний и символом их полного удовлетворения. Он сказал мне об этом много лет спустя. Однажды мы сидели с ним в каком-то вульгарном ресторане, и он вздохнул: «Все это не стоит моего прекрасного персика…»

Что еще можно добавить?

Гала прислала нам нечто вроде приглашения в свой замок Пуболь. По телефону она попросила Дали ничего не критиковать, даже если ему что-то не понравится.

— Вы знаете, — доверился мне он, когда мы ехали к ней, — она там никогда не будет жить. Этот замок — предлог, чтобы удалиться и оставить нас одних. И кроме того — я ее хорошо знаю, мою Галу — у нее появилась идея: превратить этот дом в гнездышко для влюбленных и предложить его вам, если в один прекрасный день вы выйдете замуж за кого-нибудь, кто будет этого достоин. Это для вашего свадебного путешествия она занялась всем этим. Вы увидите, она там не будет жить.

Гала ждала нас на крыльце и решила прежде всего показать сад. Бассейн был почти закончен.

— Я хочу, чтобы ты мне нарисовал здесь скамейку в форме цветка, — попросила она Дали.

— Нет, слонов. Я здесь их очень хорошо себе представляю, — ответил он, ткнув палкой в розовый куст.

Герб с вороном возвышался над входом. В приемной, выкрашенной в белый цвет, стоял огромный стол, служивший столом для презентов, я заметила еще большие канделябры и кресла с высокими спинками, обтянутые белой тканью. Гала перерыла лавочки антикваров в Ля Бисбале. Ее спальня была красивой, но гостиная несколько голой, как мне показалось. Гобелен, несколько торшеров и филигранно отделанная дверь… — вот и все, чем мог похвастаться салон Галы. Ситуация была несколько натянутой. Мы уселись на красный диван, в точности похожий на диван из круглой спальни в Кадакесе. Маленький стеклянный столик был украшен страусовыми лапами. Говорили мы о каких-то пустяках. Я была очень удивлена, а Дали, видимо, смущенный, ерзал на своем сидении. Оставалось только осмотреть столовую с длинным черным столом; работа над камином еще не была завершена. О том, чтобы мы посмотрели другие комнаты, не было и речи.