Далеким знойным летом - [4]

- Мне? Семьдесят вроде, - отозвался Лелин дед.

- Значит, мы одногодки с вами. А моему было бы сейчас... шестьдесят семь годочков. Он помладше меня был.

- Три года - это пустяк, - сказал Лелин дед.

- Конечно, пустяк, - подтвердила бабушка.

А Паша подумал: "А у нас какая разница? Пять? Или шесть лет? Разве это пустяк?.."

Он не знал еще, что одно и то же соотношение возрастов воспринимается людьми по-разному в детстве, отрочестве, юности, зрелости, старости... Разница одна и та же, а оценка ее, отношение к ней меняются.

Мальчик охватил ладонями холодный бидон. Хотелось прижаться к нему щекой.

- А моя старуха младше меня на семь лет была, и вот... - Дед вздохнул.

- Царство ей небесное, - сказала бабушка.

"А Сергей? - подумал Паша. - На сколько он старше ее? На семь? На восемь? Нет, это не пустяк..."

Паша открыл бидон и, зажмурив глаза, стал пить большими глотками ледяное молоко. Оно прекрасно утоляло жажду. А кроме того, обладало еще одним удивительным свойством: с каждым глотком дурные мысли исчезали, уступая место хорошим.

* * *

Они сидели на скамейке друг против друга, верхом. Он добродушный, мягкий, широкий, весь такой спокойный и домашний, в распахнутой на груди ковбойке, в синих спортивных брюках. Ничто в нем не напоминало о его профессии, о небе, о самолетах - словом, о том, что в представлении мальчика неразрывно было связано с серыми, стального оттенка глазами, крутым подбородком, строгим профилем... А тут что-то круглое, розовое, и это: "Все в порядочке... В порядке... Грей щи..."

Леля крутилась напротив него на скамейке, порывалась встать, вела себя неспокойно и дерзко. Паша, сидевший на траве рядом с ними, переводил взгляд с одного на другого и испытывал странные, противоречивые чувства. Несмотря на свою простоватость, этот Сергей ему нравился. В нем была спокойная уверенность и щедрое добродушие, которыми так часто отличаются сильные люди. Пашу тянуло подойти, сунуться головой ему под руку, почувствовать тяжесть его ладони на своем плече, бежать куда-то по поручению этого человека...

Но сначала пусть они поссорятся. Да, пусть поссорятся. Он мечтал об этом. Он ждал очередной Лелиной насмешки, колкости, шутки и подзадоривал ее про себя, и высматривал на лице Сергея следы обиды, и злился, что тот непробиваем: благодушная улыбка не сходила с его лица.

- Сережа, - говорила она, - почему вы такой сонный?

Он добродушно пожимал плечами.

- Больше не поеду на вашем мотоцикле.

- Почему?

- А заснете за рулем - и врежемся.

- Честное слово, не засну! - уверял Сергей.

- Ну вот, все понял буквально. Вы совершенно лишены чувства юмора.

Сергей улыбался широко и застенчиво, и на лице его можно было прочесть примерно следующее: "Я ж не виноват. Какой есть, такой есть. Не притворяюсь". И еще во всем его облике было терпение взрослого по отношению к ребенку, который лезет на руки, мешает, а прогнать его нельзя - ребенок ведь! Прогонишь - заплачет. Надо терпеть.

- Сережа, вы зануда. Хоть бы возразили, поспорили...

- А зачем?

- Как зачем? Скучно! - Она взяла с земли острый камешек и провела поперек скамейки черту. - Вот граница. И не смейте ее переступать!

Сергей внимательно слушал ее, склонив голову и спокойно скрестив на груди большие руки.

- Ну что вы за человек! Дисциплина ходячая!

Он, все так же улыбаясь, положил правую ладонь на скамейку, и Паша поразился, какая эта ладонь широкая! Медленно двигалась она к запретной черте. Леля, озорно прищурясь, выставила навстречу худенькую загорелую руку.

- Ну, смелее!

Сергеева ладонь остановилась у черты, замерла.

- Ну!

Ладонь пересекла границу. Лелины пальцы выталкивали ее обратно, и та сначала сопротивлялась, а потом стала уступать - мальчик видел: Сергей нарочно уступал, как уступают ребенку в борьбе.

- Ах, так вы нарочно уступаете!

Она тряхнула головой, волосы осыпали лицо. Она с силой ударила кулаком по Сергеевой ладони. Паша вздрогнул. От нее всего можно ждать. Он с сочувствием поглядел на Сергея.

- Слышите, не смейте уступать! - крикнула Леля.

Сергей вздохнул и посмотрел на мальчика, словно ища его поддержки. Тот опустил глаза. Тогда Сергей сказал: "Ну, ладно" - и прикрыл своей ладонью ее ладонь так, что той совсем не стало видно. Леля дернула руку. Сергей не отпускал. Она снова дернула. Ни в какую. Паша видел, как она прикусила губу, и с внезапно возникшей тревогой наблюдал эту безмолвную борьбу. Леля тянула руку, выворачивала ее, упиралась ногами в землю, пыталась освободиться внезапным рывком - Сергей не двигался. Он сидел, точно глыба, и невозмутимо смотрел на нее. "Ты этого хотела, - казалось, говорил его взгляд, - вот и получай..."

Паша не отрываясь следил за этой борьбой, и к чувству тревоги внезапно примешалось чувство неловкости, словно он присутствовал там, где не должен присутствовать, и надо бы встать и уйти, но это обязательно привлечет внимание и будет стыдно. Значит, надо сидеть...

Наконец она выдохнула:

- Пусти!

"Пусти", а не "пустите", отметил про себя Паша.

Сергей перестал улыбаться и поспешно освободил ее руку. Леля резко встала и, помахивая рукой, пошла к колодцу. Сергей поднялся следом.