Далёкие милые были - [24]
Закончился учебный год, я перешёл в четвёртый класс. В июне, на первую смену, уехал в пионерлагерь в Тучково. От утренней линейки до вечерней – ФУТБОЛ. Футбольное поле, ворота с сеткой – всё по-взрослому. Ботинки от игры за месяц развалились (домой пришлось поехать в сандалиях, которые уже были мне маловаты). По ненастным дням и в тихий час читал книжку Гайдара.
В Москве недолго пробыл, с неделю. С Колькой Николаевым ходили в Кинотеатр повторного фильма у Никитских ворот, смотрели «Процесс о трёх миллионах». Домой возвращались бульварами, я стал показывать Кольке, как ходил артист Ильинский в кино. Колька указал мне на встречного пузатого дядьку:
– А как вот этот ходит, можешь?
– Запросто, – и изобразил дядькину походку.
Я часто так баловался. Подметил, что все ходят по-разному: кто-то стремительно шагает, кто-то плывёт, как мячик по воде; другой – угловатый весь, нервный, дёрганый, а тот – переваливается, как утка, кто согнувшись, как баба Таня, кто откинувшись… Женщины на каблуках – это особая статья.
Москва всё время меняется. У нас на Сивцевом завершилось строительство здания поликлиники в неоклассическом стиле с куполом на шестигранном барабане, увенчанным фонарём, а над высоткой мидовской встала маленькая башенка под шатром со шпилем.
Ходил к Маргаритке, вернул ей Гулливера. Девчонка совсем потухла: говорит мало, больше слушает и кивает головой. Наверное, мама её Мира где-то там далеко не так переживает, как Маргаритка.
В деревню мы поехали втроём – мама, я и брат Сашка, только не в Корнеево, а к родителям громоподобной Нины – к тёте Паше и дяде Герасиму, прозванному среди родственников Граком. Он и вправду был похож на грача или ворона – чёрный, с горбатым носом, говор каркающий без «л» (не выговаривал). Нина дала им деньги на большой пятистенок в Андреевке. Она в семье была «верховным главнокомандующим», даже и с моей мамой разговаривала как командир.
– Хватит по шалашкам партизанить. Дом большой – всем места хватит, вторая половина совсем свободная. Бери ребят, езжай, и живите.
Тётя Паша была несказанно рада нам, детям своего любимого брата Петра. Грак же больше вид делал, что радуется. С ними жила вторая их дочь Маруся с мужем Семёном, приехавшим из Могилёва. Они оба работали в школе: Маруся химию преподавала, а муж географию. Он сильно походил тогда на еврея, которого я спустя годы увидел в исполнении Ролана Быкова в фильме «Комиссар». Семён был фронтовик, не единожды ранен, но выжил. Женившись на славной девушке, он несказанно радовался каждому дню мирной жизни. И Мария тоже светилась от счастья: вообще найти мужа, выйти замуж после войны было непросто. Сынишка был у них, совсем ещё маленький тогда. В доме также жила Марфа, сестра Грака, – горбатая, с большим носом, красным от нюхательного табака.
Мы втроём поселились в холодной половине, где в летний зной было настоящее спасение. В моём старом рыжем рюкзаке, с которым я в пионерлагерь ездил, помимо трусов и маек, щётки да зубного порошка, помимо книжки «Два капитана» был ещё и футбольный мяч. Когда я вышел на поле, где иногда приземлялись самолёты-этажерки, и стал стукать по мячу, то через полчаса туда сбежались едва ли не все ребята села. Футбольный мяч был магнитом для деревенских мальчишек не меньше, чем самолёт. Обозначили ворота, набросав по их контуру майки и рубахи.
Я научил ребят сговариваться. Разделились на пары, выбрали «маток». К ним подходили двое ребят и говорили:
– Матки, матки, чьи заплатки?
Один из «маток» отвечал:
– Мои.
– Крапива или лебеда?
– Лебеда, – выбирала «матка», и мальчик-«лебеда» шёл в её команду.
Одной из «маток» оказался я. Моя очередь выбирать, подходят двое:
– Матки, матки, чьи заплатки?
– Мои, – отвечаю.
– Хрен или редька?
– Хрен, – выбираю я, и конопатый коренастый мальчишка, или, как в деревне говорили, малец, идёт в мою команду.
Играли – дня не хватало. И всё босиком. Приходили к нам и ребята постарше, и даже взрослые играли с нами. До того дошло, что ворота поставили – кривые немного, но всё же ворота. Всего лишь футбольный мяч, а из-за него целая физкультурная революция случилась на селе.
Начало августа, пора нам уезжать – отпуск у мамы заканчивался, на работу ей надо. Тётя Паша уговорила маму оставить меня с Сашкой до приезда Нины: с ней, мол, и вернутся в Москву.
Тётя Паша! Как она стряпала! Какая по утрам была у неё драчёна! Из русской печки на большой сковороде! Сначала жарится сало, как оно чуть растопилось, добавляют нарезанный репчатый лук, потом картошку, и заливают всё молоком, взбитым с яйцами. Наворачиваешь эту вкуснятину с ржаным хлебом – за уши не оттащить.
Мама уехала, оставив нас у тёти Паши, как договорились. Сашка был чудным ребёнком, таким безмятежным на фоне моей реактивности (унаследованной от мамы). Он хорошо ел, хорошо спал, я не помню, чтоб он когда-нибудь болел. Дашь ему, маленькому, морковку покрупнее, он с ней сядет и будет грызть целый час, пока всю не слопает. Мама часто повторяла, что таких, как Сашка, десять легче вырастить, чем меня одного.
