Дафна - [48]

Она рассмеялась, но Питер внезапно посерьезнел и сказал:

— Будь осторожна, Дафна. Не потеряйся в Ангрии или Гондале.

— Не беспокойся. Я оставляю за собой след из хлебных крошек, чтобы найти дорогу назад.

— И куда же ты возвращаешься?

— К Томми, конечно, — ответила она, чувствуя, как рыдания поднимаются к горлу, и прикусив губу, чтобы не расплакаться.

Он накрыл ладонью ее руку и сказал:

— Ты так ему преданна.

— Это я-то? Вряд ли Томми согласился бы с тобой.

— Кстати, как Томми?

— Вернулся на работу. Видно, что пытается совладать со своими проблемами. Врачи, правда, дали ему строгое предписание не перетруждаться. Он уже не столь молчалив, как во время вашей последней встречи, вновь стал похож на себя, хотя и не скажешь, что особенно разговорчив…

— И Брэнуэлл уходит в молчание?

— Да, — сказала она, — и он тоже не подает мне голоса.

На следующий день она обедала с Виктором Голланцем, который сразу же согласился с ее предложением написать биографию Брэнуэлла.

— История семьи Бронте всегда казалась мне не менее драматичной, чем их книги, — сказал он.

— Предупреждаю вас, что это будет очень серьезное научное исследование. Хочу сделать нечто действительно стоящее.

— Это можно сказать обо всем, что вы пишете.

— Если бы только критики согласились с вами… — заметила Дафна, стараясь, чтобы ее голос не дрожал.

— Кого это волнует? В этой стране ничьи книги не продаются лучше ваших.

— Меня прежде всего. Надеюсь, эта книга докажет всем наконец, чего я стою.

— Вы это доказали уже много раз миллионам читателей.

— Увы, такого ощущения не возникает. Иногда я чувствую себя неудачницей. И знаете, Виктор, я боюсь, что, когда вы рекламируете меня как автора бестселлеров, это отталкивает критиков. Ведь сейчас это нечто, чего следует стыдиться, не так ли?

Виктор взглянул на нее и рассмеялся, как будто услышав удачную шутку, и она улыбнулась ему в ответ, беспокоясь при этом, не дергается ли ее правый глаз. Ей было трудно сосредоточиться на том, что он говорил об издательском бизнесе, но она заставила себя это сделать, и тогда разговор потек более свободно: она спросила, что ему известно о Т. Дж. Уайзе и слухах по поводу его фальсификаций. Виктор ответил, что сталкивался с несколькими поддельными первыми изданиями Браунинга, к которым приложил руку Уайз, ходили также слухи, что он выдирал страницы из редких книг в Британском музее, а затем, соблюдая осторожность, продавал их частным коллекционерам. Однако о мистере Симингтоне Виктор ничего не слышал, считая тем не менее, что любого из бывших коллег Уайза, по-видимому, следует считать ненадежным, потенциально не заслуживающим доверия. Дафна бросилась защищать Симингтона, убежденная, что о нем нельзя судить столь же резко и несправедливо, как о Брэнуэлле. Она была охвачена неожиданным для нее самой порывом взять их обоих под свое покровительство, воспринимая любое проявление враждебности к Симингтону или Брэнуэллу как вызов ей самой.

— Не забывайте, — сказала она Виктору, — что Симингтон был откровенен со мной с самого начала: именно он предположил, что подписи Шарлотты и Эмили на рукописях Брэнуэлла могли быть подделаны.

— Возможно, и так, — согласился Виктор. — Но не могло ли это быть блефом, чтобы скрыть другой обман? В конце концов, именно Симингтон в первую очередь несет ответственность за эти фальсификации: если он ими не занимался сам, то это делал Уайз с ведома Симингтона. Не исключено, что он пытался сбить вас со следа.

— Звучит как чрезмерно усложненная теория заговора, — сказала Дафна, и Виктор улыбнулся:

— Дорогая моя, вы настоящий эксперт в области литературных заговоров и интриг, виртуозная мастерица жанра, и я ничуть не сомневаюсь в вашей способности распутать этот клубок.

Она рассмеялась, чего он и добивался, но в тот вечер слова Виктора досаждали ей, как жалобный комариный писк. Почему все же он завел речь о заговорах? Не шлет ли он ей некое едва уловимое послание? А если это так, в чем его смысл?

— Выглядишь усталой, — сказал ей Томми после завтрака на следующее утро. — Почему бы тебе не прерваться и не отдохнуть?

— Мне нужен отдых, но не от работы, — ответила она.

Проблема заключалась в том, что, стоило ей только сесть за письменный стол и начать читать свои записи, сделанные в Британском музее, или набрасывать ориентировочный план биографии Бренуэлла, она всякий раз мысленно возвращалась к встрече со Снежной Королевой, вновь переживая ее, восстанавливая их диалог. Она размышляла, не мог ли их разговор принять иное направление, не могла ли она быть более убедительной, столь же неумолимой, как ее соперница.

Она все же пыталась поддерживать заведенный порядок: по утрам читала рукописи в Британском музее, днем работала дома за письменным столом, потом обедала с Томми, а иногда — с Флавией и ее мужем, жившими неподалеку. Время от времени Дафна осознавала, что разговаривает сама с собой, — это было не так уж страшно в минуты одиночества, но часто она была не одна — в автобусе или читальном зале, и люди смотрели на нее. И тогда она приказывала себе сосредоточить всю свою волю, напрячь каждый нерв и мускул, чтобы не терять контроль над собой. Эта стратегия, казалось, работала, пока не пришло письмо от мистера Симингтона, переправленное Тод на лондонский адрес. Стоило Дафне открыть конверт, как на стол выскользнула театральная программка с именем Герти, набранным большими жирными буквами, и Дафну внезапно охватила паника. Благодарение Всевышнему, Томми в это время не оказалось дома. А если бы он был?