Дача Долгорукова (хроника пятидесятых) - [64]

А вот Михаил Андреевич Прокофьев, родной брат замечательного русского поэта Александра Прокофьева, тот был человеком серьезным, юмор понимал, но анекдотов не рассказывал. Он начинал свой морской путь еще с конца двадцатых годов. Плавал на судах, коих и названия-то уже редко кто помнит. Всю жизнь посвятил морю. А уж оно его корежило и ломало, проверяло на прочность. Смекалистый и умный мужик, он в свое время не воспользовался не раз представлявшейся возможностью учиться и до седых волос плавал мотористом. Лишь самые последние флотские годы провел он на финских двенадцатитысячниках в качестве четвертого механика. Машину он знал прекрасно. По опыту ему и доверили комсоставскую должность. Тихий обычно, он мог и вспылить, но был отходчив. Это подтверждала и его супруга тетя Вера, медицинская сестра по специальности. Любила она его и берегла, как могла. А вообще, по натуре Михаил Андреевич был человеком добрым. Иногда за дружеским столом он откровенничал: "И братья, и сестра в люди вышли, один я, как щепка, по морям болтаюсь..." Цитировал брата: "Мой братишка плавал в Ливерпуле, по чужим, заморским сторонам. Колька, это ведь про меня сказано. Про меня". И задумывался.

Старики, старики... Каждый из вас, уходя, оставляет в новом поколении свою частицу. Жизнь продолжается, обновляясь.

Долго еще в этот вечер мы говорили с приятелем о жизненном опыте, традициях, преемственности. Делились воспоминаниями. Оба высказывались за встречу однокашников. Подгадать бы к какой-нибудь круглой дате - к годовщине окончания мореходной школы, например. Трудно всех будет собрать. Многие совсем оторвались от моря, другие занимают большие посты. Но и те, и другие, как и оставшиеся на флоте по сей день, тоже ведь старые кадры. Кто-то перенимает наш опыт, наши привычки. Молодым прививаются какие-то наши черты. И происходит это органично и незаметно. Накопленное молодежью приживется, укоренится, обогатится и вновь будет передано новому поколению.

Каждому хочется выглядеть в памяти людей в хорошем свете. Как в нашей памяти остаются наши учителя, наставники. Кого-то из них уже и нет на этом свете. Кто-то еще приносит пользу людям, дай Бог им крепкого здоровья и долголетия. А тем, кто почил, пусть будет вечная добрая память.

АРХИПЫЧ

Он вышел из парилки весь красный, распаренный, облепленный мокрыми березовыми листочками и, как всегда, улыбающийся. Над ним стоял густой пар, как туман над прудом в августовское утро. Заметно было, что собратья по венику поработали над ним на славу, и улыбка на его лице была блаженная и усталая. Редкие усики, причина постоянных подтруниваний и подковырок, будто бы расплылись от этой улыбки и стали еще реже.

- Ну, парок!..

- Что, Архипыч, пробрало?

- Есть такое дело. Там мужик кидал-кидал грамм по пятьдесят. Наподдавал, что надо. Ну, балдеж!..

Архипыч провел рукой по чахлой растительности на верхней губе, накинул на курящиеся плечи мохнатое полотенце и, усаживаясь в кресло, потянулся к термосу, в котором - все знали - горячий чай, заваренный по -особенному, на восьми травах и на меду - панацея от всех болезней. Впрочем, Архипыч и не помнит, когда последний раз болел. Баня, безусловно, помогает быть бодрым и здоровым. А он вот уже седьмой год, с тех пор, как уволился в запас, не пропускает ни одного банного четверга.

Вообще-то полное имя его было Вячеслав Архипович, но так его почти никто не звал ни на работе, ни, тем более, в бане. Дома он был Слава или дед. В бане его тоже иногда звали дедом. Дело тут в редком отчестве. Известно, что Архипами давно у нас не называют, поэтому и Архипычей встретить сложно. А он был Архипычем, и хотя ему было чуток за пятьдесят, отчество подсказывало, что можно его называть и дедом, к тому же, это было истиной - у Архипыча росло двое внуков, точнее, внук и внучка, которых он любил, по его собственному выражению, больше, чем их родителей. Они платили ему взаимностью, любили и уважали деда.

Деда, кстати сказать, уважали все: начальство, сослуживцы, соседи и "рыцари легкого пара", к которым принадлежал и он сам. Его и нельзя было не уважать: бесхитростный, компанейский, простой и предупредительный, - он много повидал за свои полвека с небольшим.

Один из завсегдатаев бани как-то в порыве чувств сказал ему:

- Хороший ты мужик, Архипыч.

- А что мне плохим-то быть для хороших людей? С плохими предпочитаю

не общаться, но уж если случается... Всякое бывает. Не такие мы простые, как с виду кажемся.

Последняя фраза была его любимой. Ее от него слышали не однажды. Для тех, кто его хорошо знал, эта фраза была не просто фразой и высказывалась им не напрасно. За внешне простоватым выражением лица скрывался острый ум, ирония, такая шутовская балакиревская хитрость. Вот и сейчас, потягивая из эмалированной кружки, которую держал на рукавице, чтобы не обжечь руки, горячий напиток собственной технологии, он хитро и многозначительно улыбался.

- Архипыч, скажи, а? Ну, скажи... - допытывались окружающие его голые распарившиеся люди, по собственному опыту знающие, что подобная улыбка может вырасти в интересный и увлекательный рассказ из жизни, на которые Архипыч был мастер.