Да сдохни блин уже - [6]

Пока Клей лежал и старался не расчихаться, он слышал, как тявкает чихуахуа соседки миссис Фусилли, Милашка. Тварь не могла заткнуться и на десять секунд, лаяла целыми днями. Неудивительно, что район полон наркоманов — пока будешь слушать эту псину, крыша поедет, если уже не.

— Милашка, — прошипел он в коврик, чувствуя шерсть на вкус. — Ну отдохни ты немного…

Клей слышал, как хлещет кровь, и не мог поверить, что еще жив с такой кровопотерей. Самое худшее, что он видел в жизни — как одному мужику перерезал глотку собственный сын из-за спора, кто лучший принимающий в лиге. Никогда не знаешь, из-за чего вскроют глотку тебе.

Тот парень лежал в луже крови, с перерезанными голосовыми связками, но он еще дергался и пытался заговорить. Клей первым прибыл на место преступления, он тогда просто присел на корточки, зажал пальцами сонную артерию и яремную вену, заткнул все дыры, как мог, и кровь хлестала фонтанами от артериального давления. Но парень никак не умирал.

Может, сейчас все так же, как тогда.

Клей посмотрел на себя и поразился, увидев, что крови почти не было. Рану почти полностью прижгло пулей. Плоть шипела, но дыра все же была и открывалась все шире. Раньше его не ранили — ни царапины за все 15 лет службы, но он часто об этом слышал. Такое постоянно слышишь. Когда тебя подстрелят, попадаешь в особый клуб, клуб людей, которых отправили за канцелярскую работу и которым нечего делать, только и травить байки.

Рубашка Клея тлела, и тонкие нити дыма доползли до лица. Судорожно вздохнув, он попытался перевернуться, чтобы затушить искры. Он уже собирался было немного прикорнуть, но тут услышал шум текущей воды.

— О Боже, — взмолился он, — Нет…

Шумела вода в ванной.

Переполненной ванной.

Надо делать то, что надо делать, вот и все. Он попытался подняться на ноги, но для этого было еще рано.

Так что он пополз к своему сыну.

Эдвард лежал лицом в воде, его светлые волосы лежали на поверхности, как золотые лепестки лилии, обрамляя затылок. Пальцы левой руки ухватились за противоположный конец ванной, как у пловца, плывущего к краю бассейна. Другая рука была под ним, неловко подвернулась под грудью. Красные и синие игрушечные кораблики выплыли из переполненной ванны и лежали на кафеле под струями мыльной воды.

Голая спина его мальчика была на ощупь сухой и теплой. Клей положил на нее руку и хотел так и оставить, но потом понял, что надо шевелиться, а не валяться.

За время службы он спас с полдюжины человек с помощью сердечно-лёгочной реанимации. Он трудился над сыном пятнадцать минут: рот в рот, делал массаж сердца, бил по груди мальчика. Ему казалось, что он плачет, но уверенности не было и проверять не хотелось.

И сейчас, и потом где-то глубоко внутри него что-то словно скулило, это не было похоже ни на один звук, что он слышал раньше. Словно какая-то неизвестная ему смерть забралась в кишки, ползала там, мяукала, голодная, просилась наружу, но Клей держался изо всех сил. Он пока не собирался умирать, и все трудился над сыном, пока больше не мог уже смотреть в замерзшие безумные глаза Эдварда.

Клей прижался подбородком к лицу сына, дикая боль в животе разрасталась, пламя прорывалось через тело прямо к мозгу. В груди что-то пульсировало, и вдруг вырвался вздох. Клей откинулся назад и хотел взвыть, как умирающий пес, но вместо этого вышел только горловой рык.

Сняв полотенце с вешалки, Клей осторожно обтер мальчика. Сейчас он двигался немного лучше — от жестких вспышек боли он тяжело дышал и сжимал зубы, но хотя бы можно было стоять. Направился назад в гостиную, спотыкаясь, опираясь плечом на стены, подмечая всюду улики и точно понимая, что же произошло.

Это странный способ жить. Всегда правильно собирая отдельные кусочки в правильном порядке в единое целое. Дьявольски важный талант, когда он нужен, и настоящее уродство в остальное время.

Он и сейчас понимал, что произошло, легко, это всегда самая простая часть — пройти через место преступления, складывая факты друг с другом. Угол кровавых брызг, направление удара ножом.

Отец его был таким же — мог подойти, заглянуть в глаза, и вот он уже знает все, что ты делал, все, что хотел утаить. Тридцать лет на службе, пока не уволился в Форт Лодердейл, где стал растить цветы и ухаживать за фруктовыми деревьями. А через шесть месяцев умер с головой, забитой опухолью.

Клей едва не падал. Его мозг сейчас забит гнилью. Качаясь, он присел отдохнуть на край дивана, и почувствовал, как тьма застилает глаза. Его почти переваренный завтрак просачивался через разорванные кишки и между пальцев.

Потребность посидеть рядом с Кэти теперь казалось переоцененной. Еще одна жалкая попытка поиграть в семью, ускользнуть от реальности и притвориться, что здесь, в аду, все просто отлично. Он освободил ее ногу из-под подушек, сел, положил ее ноги себе на склизкие колени.

— Только передохну минутку, — сказал он. — Но клянусь — это еще не конец. Поверь, все кончится не так, милая.

Давно он ее так не звал. Все стало портиться в последние месяцы, и он до сих пор не понимал, почему. Наверное, сам виноват — шансы на это чертовски велики. Он впал в клише, которых хоть и старался избегать по жизни, в большинстве случаев это не удавалось. В 37 из-за гребаных кустов внезапно выпрыгнул кризис среднего возраста и начал пожирать его заживо. Он провалился в предсказуемое и рутинное разочарование жизнью, которой теперь позади было больше, чем впереди. Где же вы, мудрость и благодать, когда так нужны, чтобы вернуть все как было? Он не знал.