Да осчастливит Аллах твой вечер! - [13]

— Поздравляю тебя, хаджа[17], — произнес я с грустью.

— Желаю тебе тоже его совершить,— ответила она. — Если ты когда-нибудь захочешь поехать, они тебя примут.

— Все зависит от воли Аллаха. Скажи лучше, как твое здоровье?

— А твое?

— Слава богу, лучше быть не может.

— Я тоже не жалуюсь, разве что пришлось вставить зубы.

— Это ничего.

— Я молю Аллаха о счастливом конце.

— Тебе еще жить и жить! — пылко воскликнул я. — Как я счастлив, что тебя вижу!

— Я тоже. Жаль только, что ты одинок.

— Но ты тоже одинока.

— Я хочу сказать, — мягко произнесла она, — что тебе следовало бы обзавестись женой и детьми.

— Что поделаешь, судьба... — сказал я с сожалением.

Мы смолкли, чтобы перевести дух. Я осушил бутылку до дна и весь покрылся потом. Между действительностью и мечтой — огромная пропасть. Я представлял себе, что без труда направлю беседу в нужное русло, что ринусь в объятия к Маляк, отягощенный скопившейся за долгие годы страстью, что свершу то-то и то-то. Здесь же все дышит благопристойностью. Передо мной сидит чопорная дама, не позволяющая ни малейшей вольности. Сверху на нас смотрят портреты. Они как бы участвуют в беседе, не допуская никакого безрассудства, окрашивая нашу встречу в печальные тона. Интересно, о чем она думает? Неужели в ее памяти не всплыл ни один обольстительный образ из прекрасного прошлого? Может ли она обуздать свои мысли так же, как свое поведение? Мне хочется уловить в ее глазах хотя бы легкий намек, искру игривости, мимолетную стыдливость, тень улыбки — это бы объяснило многое. Но я встречаю лишь серьезный, участливый взгляд, взгляд, каким родственница смотрит на родственника, встреченного ею на закате жизни. Неужели прежняя Маляк никогда не вернется? Как бы то ни было, я не уйду из этой квартиры не солоно хлебавши. Неужели собственная трусость заставит меня раскаиваться до последних дней жизни? Набравшись смелости, я спросил:

— Ты не против, если мы будем время от времени скрашивать визитами наше одиночество?

— Милости прошу, — ответила она спокойно, потом, поколебавшись, добавила: — Но...

Поняв, что кроется за этим «но», я сказал:

— Мы ведь родственники, да и возраст наш исключает всякие пересуды.

Она промолчала.

— Значит, ты не согласна, чтобы я тебя навещал! — расстроился я.

— Я этого не говорила, — тотчас ответила она.

— Может быть, ты за строгий образ жизни?

— Это то, о чем нам не мешает подумать.

— Я хотел бы, чтобы ты высказалась со всей откровенностью.

— Если бы я думала по-другому, я бы откровенно тебе об этом сказала.

— Мне просто необходимо общаться с тобой, одиночество невыносимо! — воскликнул я с жаром. — Ты же знаешь, у меня нет никого, кроме тебя. Я все время только об этом и думаю.

Она улыбнулась и с порозовевшим от смущения лицом прошептала:

— Я тебя понимаю.

— Значит, оба мы нуждаемся в общении! — сказал я, осмелев.

Маляк засмеялась и ничего не ответила. Я чувствовал, что мы словно бы перенеслись в былое.

— Одиночество тягостно, жизнь горька. Мне так хочется чего-то нового. Вот ты обновила свою мебель...

— В моей квартире вся обстановка — новая. Покойный муж оставил мне приличную сумму. Вахид подарил спальный гарнитур, а Бекр, второй сын, — гарнитур для гостиной. Сама же я купила мебель для столовой.

— И тебя не пугают нынешние цены?

— Пенсия у меня мизерная, но Вахид и Бекр присылают мне все необходимое. А как твои дела?

— Стараюсь держаться, хотя кто заботится о пенсионерах! Но я думаю начать новую жизнь.

— Теперь, уйдя на пенсию?

— Здоровье у меня крепкое. Я владею английским, и у меня есть опыт административной работы. Хочу попытать счастья в одной частной инвестиционной компании.

— Там неплохие оклады.

— Я возлагаю на это большие надежды.

— Что ж, идея прекрасная.

— Я рад, что ты одобряешь.

Мы снова умолкли, и я решил, что пришло время проститься.

— Мне пора.

Она из вежливости предложила мне побыть еще, но я встал и протянул ей руку.

Я шел по тихой вечерней улице, вдыхая свежий летний воздух. Хотя моя мечта не осуществилась, надежда еще не потеряна. В кафе я отправился уже в другом настроении. Когда Хамада ат-Тартуши заметил меня, лицо его расплылось в улыбке:

— К тебе вернулась молодость. Я никогда не видел тебя таким, как сегодня.

Я принялся рассказывать ему о том, что произошло между мною и Маляк, заново переживая свою радость.

— Я смотрю на это с оптимизмом, — прокомментировал Хамада, — а ты?

Подумав немного, я ответил:

— Успех обеспечен пока лишь наполовину.

— Нет, больше.

— И правда.

— Если бы она захотела, то это посещение было бы первым и последним.

— Несомненно.

— Наверняка она догадалась о цели твоего визита.

— Надеюсь.

— Поверь мне, я разбираюсь в женщинах лучше тебя, но ты действительно считаешь, что она еще в форме?

— Клянусь тебе, она все еще привлекательна! — заверил я его пылко.

— Хочу тебя предупредить: не особенно обольщайся, — сказал он, смеясь. — Внешний вид в таком возрасте мало о чем говорит. Под платьем тело может показаться соблазнительным, но если его обнажить, то станут заметны бугры и колдобины, как на теперешних улицах. Поэтому я советую тебе: если добьешься своей цели, занимайся любовью в полной темноте!