Да, был - [30]

После опроса Фриц распределил пленных на группы. Четырех отправил в кузницу, двадцать пять — в мастерскую, а остальным, во главе с Русиным, приказал сортировать во дворе листовое железо и трубы.

Дотемна, с перерывом на обед, пленные работали, не разгибая спины. Оборудованием своего предприятия Блашке похвастаться не мог. Все нехитрые процессы выделки деталей из листового железа — опиловка и выравнивание, распиловка труб, просверливание отверстий в них выполняли подростки и женщины, а пленные, приставленные к ним, крутили маховики станков и механизмов, орудовали рычагами ножниц, переносили детали от станка к станку, во двор и на склад.

После обеденного перерыва в мастерской появился старик лет шестидесяти. Женщины и подростки почтительно называли его дядюшкой Гансом. Заложив руки в карманы, покуривая трубку-носогрейку, он долго и внимательно наблюдал за Русиным, а затем подозвал его и сказал по-русски:

— Завтра вы будете помогать мне в разметке… работа не тяжелая…

…Как и в первый день, включив синюю лампочку, Иохим сказал: «Шуметь кончаль, все лежись», и запер дверь. Пленные, хотя и усталые, но сытые, еще долго после отбоя разговаривали вполголоса, даже странным казалось: за целый день не было побоев. Один из пленных рассказал: мальчишка лет пятнадцати, работающий на прессе, замахнулся было на него, но рабочие цеха так зашикали, что он, смутившись, опустил руку.

У сержанта-танкиста Нечаева были сведения другого рода: немка стряпуха, фрау Матильда, вдова, недавно потерявшая на Западном фронте единственного сына, добрейшая женщина, а девушки со знаком «ОСТ» на груди — харьковчанки — Катя Снятко, Тося Иванова и Фаина Дурова, — подружки, студентки сельскохозяйственного института. Их захватили в кино, во время облавы. Катя и Тося помогают фрау Матильде, а Фаину, — она говорит по-немецки, — забрали горничной. Фрау Блашке, зверь-баба, издевается над девушкой, бьет чем попало, да все по лицу…

Русин почти дословно пересказал вчерашнюю беседу Зеппа с отцом.

— Ты, начальничек, лучше ответь мне, — перебил его Перерва, — почему я должен был двенадцать часов махать кувалдой, когда мог бы спокойно стоять у станка?

Иберидзе сорвался с места:

— Ты что. гад, в армии не служил? Я тебе покажу «начальничек»! Я научу тебя, как разговаривать со старшим…

— Да брось ты… Да что ты, — испуганно сказал Перерва, — пусти, черт!

Русин подбежал к Иберидзе. Иохим кулаком постучал в дверь и загремел запорами. Пленные быстро улеглись по местам, встретили Иохима тихим похрапыванием.

— Лежись, как умер. Я плох будет, — многозначительно предупредил Иохим и вышел.

— Вы, товарищ Русин, — примирительно зашептал Перерва, — скажите все же, будто не все равно, кем работать… Вы-то работали… Ответьте, если можно…

— Можно, — отозвался Русин. — То, что делали мы, сделает и ребенок, и женщина, и старик: снял, положил, подтащил. Для этого квалификация не требуется. А токарь… Токарь на производстве — сила! Сегодня я работал, верна. И завтра буду. Буду, да с умом. Осмотреться надо… а там видно будет…

— Эх-хе-хе, хе-хе! — мечтательно протянул Нечаев. — От Блашке уйти, что плюнуть. Костюмчик бы сменить да присмотреть место, где переждать денек, другой… Правильно, товарищ командир?

— Правильно, — согласился Русин. — Только добавь: надо знать, чего ради рисковать, и помнить: взводу легче драться, чем отделению…

ФРИЦ БЛАШКЕ ЗАБОТИТСЯ О ФИРМЕ

Фриц Блашке, верный привычке, перед сном подсчитывал прибыли и убытки дня.

Тяжело отдуваясь, он медленно откладывал косточки счетов: первый же день применения труда пятидесяти человек дал прибыль, какую Блашке не видел в лучшие дни процветания. Если пленные и дальше будут работать, как сегодня, месяца через три можно принять крупный заказ и расширить производство.

«А зачем, собственно говоря, ждать три месяца? — подумал Блашке. — Главное в пленных. Им не хватало питания, даже Зепп сказал: «Подкорми». Надо чуточку увеличить рацион. Ежедневно выдавать по паре сигарет. В лагере унижали их достоинство? С завтрашнего дня к ним будут обращаться только на «вы». Пленные оценят это и не станут бунтовать из-за увеличения рабочего дня часа на два. А если попросить их, именно попросить, а не приказать, они не откажутся от работы по воскресным дням. Когда он, Блашке, в четырнадцатом году был в плену у русских и работал у крестьянина, с ним обращались неплохо, сажали с собой за стол».

Блашке быстро перемножил ряд чисел. В конечном результате получилось три тысячи девятьсот человеко-часов.

— О-о! — удивился Блашке. — Так ведь это почти пятьсот нормальных человеко-дней! Да они сторицей окупят и лишние калории, и вежливость, и сигареты.

У Блашке мысли не расходились с делом…

…Дни шли. Пленные не слышали окриков, угроз и брани. Работа не была утомительной, а питание, после шталагского, казалось хорошим. Вольнонаемные рабочие и сам Блашке говорил им «вы». А Иохим каждое утро вручал Русину пять пачек сигарет. Стряпуха — фрау Матильда, женщина добрая, верующая и ярая противница человеконенавистнических идей нацистов, честно вкладывала в котел все положенное, прилагала старания сварить пищу повкуснее и умудрялась «не замечать», как Катя и Тося подбрасывали в кашу лишнюю мерку крупы и кусок маргарина, подбалтывали в похлебку неположенную тарелку муки, а в кофе «по ошибке» клали двойное количество сахариновых таблеток.