Да, был - [17]

Однажды пленным приказали построиться с вещами. Гросс обошел опустевшие навесы. Там остались лежать человек двадцать, истощенных и тяжело больных. Их перенесли в домик, занимаемый охранниками и уложили на нарах. Оберштурмфюрер обратился к строю с речью: лагерь передислоцируется на Запад. До станции погрузки километров восемьдесят. Дорога тяжелая, тот, кто чувствует слабость, пусть заявит. Их оставят в помещении, а затем на автомашинах перевезут к месту назначения.

Всем был ясен черный замысел фашистов, и потому никто не хотел оставаться. Гросс прошелся по рядам, отобрал истощенных, с виду обессиленных людей. Их завели в домик охранников.

Остальных построили в колонну по пять в ряд, повернули и, предупредив, что отстающих будут расстреливать на месте, скомандовали: «Шагом марш».

Минут через десять до слуха военнопленных донеслись хлопки беспорядочных выстрелов, послышались взрывы. Над территорией лагеря взметнулось пламя. Горели дома охранников. А по дороге, обгоняя колонну, промчались машины с эсэсовцами.

На каждые три ряда пленных, по бокам с обеих сторон, шагали эсэсовцы. Конвойные менялись через равные промежутки времени.

Колонна двигалась медленно. Люди ногами, обмотанными кусками тряпок, или босыми, одеревеневшими от стужи, тяжело уминали снег.

Во второй половине дня наиболее слабые начали падать, и тех, кого не успевали подхватить товарищи, эсэсовцы оттаскивали в сторону и приканчивали выстрелом в затылок.

.Как ни старались эсэсовцы, до наступления темноты колонна прошла не более трети пути. В огромных, полуразрушенных сараях бывшей МТС Гросс расположил своих узников на ночлег. Наутро колонна заметно сократилась — человек двести замерзли ночью. К исходу третьего дня к железнодорожной станции подошло не более пятисот человек — менее половины начавших марш.

Гросс не обманул: порожний состав ждал узников. Каждому военнопленному выдали буханку промерзшего хлеба, брикет пшенной каши, кусок сахара, а затем, отсчитывая по пятьдесят человек, загнали в вагоны…

Поезд то мчался, то часами простаивал на запасных путях неведомых станций. Никто не интересовался судьбой пленников. В первый же день в вагоне, где находились Русин и Старко, замерзло восемь человек, ночью — двенадцать, а на пятый день пути в живых осталось не более двадцати.

Укрывшись грудой тряпья, снятого с замерзших товарищей, живые жались в углу вагона. Неожиданно вагон вздыбился, потом накренился, затрещал, перевернулся раза два и рассыпался на части. Догоняя и доламывая его, сорвался второй вагон.

Едва стих грохот, Русин, уцелевший во время катастрофы, пополз разыскивать Старко. Тот тоже был жив, карабкался из-под обломков состава.

Паровоз и несколько вагонов пылали. В отблесках пламени снежные сугробы казались розовыми, а копошащиеся в них фигуры — фиолетовыми. Люди выползали из-под обломков и разбегались кто куда. Русин, Старко, а с ними еще семь человек торопливо отбежали в сторону и, по грудь проваливаясь в снег, пошли. Куда они идут — их не интересовало. Важно было одно — пока за спиной не раздалась автоматная очередь, уйти как можно дальше.

Первое время все девять шли кучкой. Затем вытянулись цепочкой. Постепенно интервалы между беглецами увеличивались. Старко споткнулся, упал в яму, занесенную снегом. Пока Русин помогал ему выкарабкаться, мимо них пробрело семь человек.

Теперь друзья шли вдвоем. По пути им попадались мелкие кустики, отдельные деревья. И наконец над головой сомкнулись согнувшиеся под тяжестью снега широкие ветви могучих елей. Идти стало легче.

Старко, прихрамывая, порывался сесть, отдохнуть, но Русин подхватывал его под руку, подталкивал, тащил вперед.

Лес оборвался сразу. Старко, охнув, присел и, скрежеща зубами, ухватился за ступню.

— Не могу, Володя, дай передохнуть…

Русин попытался поднять его, но Старко взмолился:

— Хоть минутку!..

Русин утоптал в снегу ямку, пересадил в нее товарища и примостился рядом. Отяжелевшие веки сами собой смыкались. Хотелось закрыть глаза, прилечь, но он понимал: это — смерть.

Взметнув облачко мелких снежинок, промчался легкий ветерок. Русин вскочил и, хотя Старко молчал, порывисто произнес:

— Т-с-с!.. Тихо!..

Ветер принес запах дыма. Был слышен приглушенный расстоянием собачий лай.

— Остап, где-то близко жильё… слышишь?..

— Слышу, — вяло ответил Старко, закрывая глаза.

Ни слова не говоря, Русин подхватил друга, встряхнул и поволок против ветра. Лай слышался отчетливее, ближе. Вдруг в темноте перед ними возник темный квадрат. Русин и Старко очутились во дворе у чьей-то хаты…

Подтащив к крыльцу окончательно выбившегося из сил товарища, Русин нащупал дверную ручку и постучал. Постучал вторично… Через несколько минут, показавшихся вечностью, за дверью послышался кашель и простуженный женский голос:

— Кто там?

У Русина замерло сердце. Он прижался щекой к шершавым доскам двери и с трудом проговорил:

— Двое нас… военнопленные… пусти, мать, обогреться…

Громыхнул запор. Приоткрылась дверь. Беглецов окутало облачко, пахнущее теплом, но еще теплее стало от добрых слов:

— Входите, сыны, входите!

ДОБРОЕ СЕРДЦЕ

В сенцах стояла пожилая женщина. Глазами, полными ужаса и жалости, хозяйка смотрела на выходцев с того света, закутанных в оледеневшие тряпки.