Да, был - [12]

— Я тертый, толченый да на солнышке сушенный,— не обращая внимания на Русина, говорил блондин. — Меня уже пятый раз берут в плен. Поймают, посадят, ну хотя бы как в этот раз, а выведут на работу, улучу момент и — поминай как звали…

Русин пододвинулся к рассказчику.

— Неужто убегал четыре раза?

— Эге, еще как… Лизунову убежать — раз плюнуть. В последний раз сидел в Польше, убежал, два месяца шел к фронту. Да вот неподалеку переняли, черти…

Русин засыпал парня вопросами. Ответы Лизунова сперва заинтересовали, а потом Русин насторожился. У бойкого рассказчика все получалось очень гладко: поймают, посадят, он посидит и снова убежит.

Заметив внимание окружающих. Лизунов молол чепуху:

— Искал партизан, а их-то нет. Они только в сводках Совинформбюро воюют, людей смущают. Население. Кто пожалеет, а кто и выдаст. А сами немцы — ничего. Хотя всякие бывают… Конечно, разница, к примеру, между советской властью и немецкой есть. У нас интернационал, а у них национал-социализм: каждой нации свое. Русский? — живи среди русских. Украинец? — вот тебе Украина. Еврей? — пожалуйста, располагайся с евреями. Любой нации по заслугам и почет.

С видом опытного конспиратора Лизунов подмигнул, зашептал:

— Дай срок, сколотим коммунистическую организацию среди пленных, весь лагерь поднимем! Не впервой! Ты, случайно, не член партии? Не комиссар?

— Говорил ведь я, беспартийные мы, — незаметно подталкивая друга, сказал Старко. — Он — русский, я — хохол, в партии не состоим… А между прочим ты, друг, освободил бы место. Человек хочет лечь. После ранения он…

Лизунов улетучился.

— Зря ты, Остап Данилович, спугнул субчика, — разочарованно сказал Русин… — Я бы ему на морде лучше других растолковал национал-социалистическую программу. Одного не понял, дурак он и болтает от скудоумия или больно умен и работает на дальнем прицеле?

На следующий день Русин вновь пошел искать однополчан. Его внимание привлек рыжебородый военнопленный. Орудуя заостренной щепочкой, как иглой, он ловко прилаживал латку на гимнастерке. Наблюдая за ним, Русин прислонился к столбу. Неожиданно послышался раздраженный голос:

— Слушайте, вы бы отошли в сторону. Загораживаете тепло.

Русин оглянулся и встретился взглядом с неприветливыми зелеными глазами мужчины лет сорока-сорока пяти. Опираясь локтями на скомканную шинель, тот лежал, вытянув босые ноги. Еще вчера сосед-сержант издали показал Русину этого военнопленного и назвал инженер-майором, самым старшим по званию среди военнопленных.

Русин извинился, присел на корточки, назвал себя и попросил у майора разрешения побеседовать с ним.

Майор неопределенно хмыкнул, усмехнулся.

— Беседуйте, коли есть охота.

Русин рассказал историю своего пленения, поделился сведениями о линии фронта, прочерченной на карте фон Штроппа. Она тянулась от Белого до Каспийского моря. Дословно передал подслушанный разговор двух оберст-лейтенантов.

Снисходительно слушая, майор не то насмешливо, не то серьезно изредка приговаривал:

— Да ну! Ишь ты!

Собеседник, хоть и был неприветлив, Русину понравился. Было в нем что-то, внушающее доверие. И он решил поделиться мыслью, крепко запавшей после разговора с Лизуновым, — как-никак майор, старший товарищ…

— Я, товарищ майор, думаю так, народу здесь не мало, Охрана не ахти какая. Не организовать ли нам побег? А? Сколотить отряд и… Что скажете?

Не спуская глаз с Русина, майор сел, поскреб давно не бритую щеку и… разразился бранью:

— А шел бы ты, дружок, к…

Неожиданная брань майора, человека с высшим образованием, намного старше него годами, обидела Русина до глубины души. По лицу разлился румянец. Он поднялся и тихо сказал:

— За что же вы меня, товарищ майор? Я к вам, как к старшему во всех отношениях, как к отцу, а вы…

Упрек, видимо, подействовал на майора. Он потянул Русина за подол гимнастерки.

— Постойте… Не исключено — произошла ошибка. В наших условиях обижаться не приходится. Садитесь…

Русин сел, а майор, оглядываясь по сторонам, кашлянул и вполголоса сказал:

— Возможно, я ошибся, товарищ…

— Старший лейтенант Русин…

— Да, да, простите, товарищ старший лейтенант. Дело в том, что вас многие считают провокатором, подосланным комендантом лагеря… Вид у вас цветущий. Обмундирование неплохое… Бывало такое… На моей памяти троих уличили… Да и последние дни…

У Русина кровь отхлынула от лица, задрожали побелевшие губы. Он понял причину неприязни военнопленных. Попытался протестовать, но майор остановил:

— Я майор, член партии. Тут незадолго до вас появился некий Лизунов… Который день он пытается организовать партийную ячейку и под ее руководством поднять пленных на бунт, на побег. Вчера он долго беседовал с вами. Надо понимать, это была случайная встреча. Мой совет: гоните его. Не верьте ему. И еще советую: абы кому не говорите, что вы коммунист и владеете немецким языком. Первое — гарантия расстрела. А второе — шанс поддаться уговору и стать предателем.

Русин пытался прервать майора, но тот продолжал:

— Я — «старожил». Пришел первым. Под моим руководством ставили проволочные заграждения вокруг лагеря, строили вышки, ремонтировали помещения для господ «победителей», — майор горько усмехнулся… — Помните дореволюционное стихотворение: «Каменщик»? Так вот — это я! Сам для себя и для вас выстроил. Кругом, на сотню километров, равнина. Дерева не найдете. Везде полевая военная полиция. А до фронта, сами говорите, две сотни километров с «гаком». Посмотрите на людей, — многие выловлены по тылам. Друг друга не знают. Нас организовать и поднять на побег, поверьте, понадобится немало времени. Ведь мы избитые, покалеченные, с травмированной психикой, истощенные, а главное — босые и голые. Ну, куда я пойду этими ногами? — Майор вытянул ноги и попытался пошевелить пальцами – раздавленные чем-то тяжелым, бесформенные, они не шевелились.