Да будет воля Твоя - [15]

Йон ощутил, как давление в промежности стало нестерпимым и он вот-вот взорвется. Там все кипело, в то время как промозглый воздух заползал в живот, а оттуда поднимался в голову. Слепящая красная субстанция, дурманящая мгла, проникавшая в мозг, в самые ничтожные мысли, опошляла разум и душила нравственность до тех пор, пока в висках у него не начал пульсировать назойливый, сводящий с ума ритм. В ночи зрачки его замерли, засветились порочным пурпурным сиянием, челюсти перекатывались под его впалыми щеками. Йон часто дышал носом, судорожно впиваясь руками в бугор между бедер.

Когда тетка его, наконец, вышла из машины, Йон был разочарован, что спектакль окончен. От разочарования у него даже голова закружилась. Охваченный вожделением, он больше ни о чем не думал. Он ждал продолжения, но та лишь махала рукой вслед удалявшемуся автомобилю. Когда она повернулась, на лице ее играла блаженная улыбка.

Йон пытался соображать, но у него по-прежнему не получалось, он не знал, что делать, ослепленный пурпурной субстанцией, приливавшей из недр к его до боли напряженному члену. Когда Ханна пошла по тропинке по направлению к ферме, он перестал терзаться вопросами и, выскочив из укрытия, догнал ее. Прижавшись к стволу, чтобы не упасть, девушка приглушенно вскрикнула и, наконец, узнала Йона, хотя он не понял, принесло ли ей это облегчение или же, наоборот, напугало. Она пробормотала нечто невразумительное, то ли чтобы узнать, что он здесь делал, то ли убедиться, что он ничего не видел, но в ответ Йон только качал головой.

– Ингмар запрет тебя в комнате и не выпустит до тридцати лет, – холодно произнес он. – Ты больше никогда не увидишь своего парня и никогда в жизни не выйдешь на работу.

В одно мгновение от слащавой любовной эйфории Ханна вернулась к суровой действительности низменных инстинктов. Оцепенев от шока, она в ужасе замотала головой, возможно, думая о своем чувстве к Томасу и мечтая о будущем, возможно, даже о Нью-Йорке, таявшим под яростным взглядом Ингмара Петерсена.

– Не говори ему ничего! – взмолилась она. – Ты же не обязан! Это будет наш секрет!

Она пыталась поймать взгляд Йона, чтобы умолять пощадить ее, но он уставился ниже, на ее груди.

– Твоя жизнь загублена, Ханна, прощай, тот кретин, прощай, город по вечерам, прощай, ресторан, прощай, разврат.

– Нет! Йон, умоляю тебя, не говори ничего!

– Я буду чувствовать себя не в своей тарелке. Почему я должен молчать?

– Но… ради… ради меня. Из сострадания.

– А что мне за это будет?

Ханна растерялась.

– Ну… моя признательность…

– И что она мне даст? Нет, ты пропала, у тебя все пропало!

– Я заплачу тебе! Дам тебе денег за твое молчание.

– Деньги мне не нужны.

Со слезами на глазах она упала перед племянником на колени.

– Пожалуйста! Не говори ничего! Я сделаю все, что ты хочешь!

Лицо Йона озарилось, и он прижал указательный палец к губам. В его разгоряченном взоре читалась такая непреклонная решимость, какой Ханна никогда у него не видела, и она тотчас пожалела, что пыталась воззвать к его состраданию. А он обошел ее и встал у нее за спиной. Резким движением он толкнул ее вперед, и она упала на четвереньки прямо в траву. Мальчик взял в руки подол ее платья и принялся медленно задирать его. Ханна возмущенно запротестовала и попыталась повернуться, но Йон ударил ее кулаком в поясницу, и она замерла от страха.

– Сейчас ты заткнешься, – холодно приказал он, – и я тоже буду молчать. Твое будущее, Ханна, сейчас здесь и зависит от тебя.

Когда он снова начал ее ласкать, она попыталась защищаться, рычала, плакала, размахивала руками, как бешеная кошка, и чтобы прекратить ее сопротивление, Йон так сильно ударил ее ногой в бок, что у нее перехватило дыхание. Испуганный, отчаянный взгляд девушки блуждал в темноте, словно она никак не могла поверить, что мир может быть так жесток. Ошеломленная, охваченная ужасом и болью, она больше не сопротивлялась.

Он толкнул ее глубже в заросли и задрал платье, на этот раз без всякой нежности. В его движениях не было ничего, кроме жажды обладания. И нечеловеческой холодности.

Ханна сдавленно вскрикнула, и Йон не мог не вспомнить слова, которые она так часто повторяла: Все, что тебя не убивает, делает тебя сильнее, поэтому заткнись! Ей было больно, и от этого член Йона распухал еще больше, он чувствовал нечто подобное тому, что испытывал, когда разрушал муравейники. Ощущение власти, полного контроля. Он властвовал над ней, и это нравилось ему больше всего. А когда он заметил, что она немного замазала его кровью, что его член обладал властью пронзать насквозь, взламывать, словно опустошающий меч, Йон взорвался во влажную серу «дьявольского зада» его тетки, как он назвал это отверстие. Все давление своего короткого существования он сбросил в единый миг несколькими толчками бедер, избыв все накопленное разочарование, ненависть и ярость. Вся грязь, что находилась в нем, всосалась в тот слив для дерьма, каким являлась киска Ханны.

В этот вечер Йон понял, для чего нужны женщины, а также узнал, что сперма является материей мерзости, воплощением отрицательных стремлений мужчин.

Когда он вышел из Ханны, он еще долго рассматривал ее гениталии. Хотя они были измазаны кровью, он находил их красивыми. Они напомнили ему цветок, только он никак не мог понять какой. Наконец он бросил ей трусики, которые сорвал с нее, и отошел в угол помочиться, пока она, все еще в состоянии шока, одевалась, сдавленно рыдая.