Д.О.П. (Департамент Особых Проектов) - [40]
Дворник, тем временем, продолжал взывать к воображаемым нарушителям границ частных владений.
– Севка, Санька, вы, што ль? Вот ужо мамкам вашим обскажу, они вам крапивой-то задницы настегают – а она нынче майская, жгучая! Вылезайте, пострелята, да свечу-то не уроните, а то спалите дом!
Геннадий, стараясь двигаться бесшумно, прикрутил фитиль «летучей мыши». Подвал погрузился в первозданный мрак.
– И даже не думайте сбечь! – отреагировал дворник. – Счас спущусь – наплачетесь у меня, коли по-хорошему не желаете!
Заскрипели под грузным телом ступеньки, и на уровне глаз Геннадия возникла пара пыльных солдатских сапог. Он отстранённо подумал что дворник, наверное, из отставных солдат и донашивает старое обмундирование.
Ступеньки жалобно скрипнули, на этот раз куда громче.
– …а ежели навернусь сослепу из-за вас, паршивцев, – дворник продолжал сыпать угрозами, – самолично вожжами отлупцую! Портки с вас сыму – и по задницам, по задницам! Штоб неделю сидеть не могли!..
«…А что, это мысль!..»
Он схватил за ближайший сапог и дёрнул изо всей силы. Незваный гость, издав придушенный вопль, с грохотом обрушился вниз. Геннадий коршуном ринулся на него и оседлал распростёртое навзничь тело. Скудный свет из потолочного люка падал точно на лицо – борода, с застрявшими в ней соломинками, глубоко посаженные глаза, распяленная щербатая пасть, из которой на него пахнуло густым чесночным духом. Геннадий коленями вдавил плечи своей жертвы в пол и нашарил в кармане нож. Дворник, услыхав звонкий щелчок и различив блеск выскочившего из рукоятки лезвия, в ужасе взвыл и попытался глубже вдавиться в землю. Не помогло – вопль сменился тошнотворным бульканьем после того, как Геннадий одним движением перехватил несчастному горло. И – отпрянул назад, не позволяя хлынувшей крови запятнать шинель. Вытер клинок нож о фартук убитого, зажал под мышкой тяжёлый саквояж, схватил лампу и, оскальзываясь, полез по ступенькам.
Оказавшись наверху, Геннадий метнулся в соседнюю комнату. Мелькнула мысль, что надо было достать пистолет – но в доме больше никого не было. Он прислушался: во дворе тихо, лишь щебечет в кустах какая-то птичья мелочь. Тело била крупная дрожь – казалось, даже на улице слышно, как стучат его зубы. Ноги и руки сделались ватными, бельё буквально плавало на теле. Он ухватился за спинку стула, сел, пристроив рядом на полу драгоценный саквояж. Вытер лоб и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, изо всех сил стараясь унять нервную дрожь.
«Так… Исчезновение дворника быстро заметят – как же, фигура примелькавшаяся! – и начнут искать, пусть и не сразу. Значит надо скрыть следы нечаянного преступления…»
Геннадий проделал ещё несколько вдохов-выдохов – трясучка слегка унялась, пот больше не заливал глаза. Он встал и осторожно, стараясь не оступиться на крутых ступеньках, спустился в подвал. Здесь стоял сладковатый до тошноты запах свежей крови – такой густой, что легко перебивал подвальную сырую затхлость. Геннадий подхватил мёртвое тело под мышки, отволок в дальний угол и завалил всяким хламом. Засыпал землёй кровавую лужу на полу, выбрался наверх и, надрываясь, взгромоздил на люк тяжеленный комод.
«…то так себе тайничок. Если полиция станет обыскивать дом – надут, никуда не денутся…»
Дверь, ведущая на заднее крыльцо, скрипнула, приоткрываясь. На дворе никого, в огородах тоже. Хоть в этом повезло… Взгляд упал на стоящую на столе «Летучую мышь» – фитиль ещё теплился. Повинуясь внезапному порыву, Геннадий схватил лампу, и с размаху запустил её в стену. Жалобно зазвенело стекло, плеснуло жёлтым пламенем – тогда он захлопнул дверь и опрометью кинулся сквозь кусты и дальше, по тропинке, через высохший ручеёк на зады соседнего переулка. Остановился, переводя дух, оглянулся – дыма пока не видно. Ничего, то ли ещё будет…
Он тщательно отряхнул шинель, осмотрел на предмет кровавых пятен – ни одного… Перехватил поудобнее саквояж и пошагал по переулку, с трудом удерживаясь от того, чтобы пуститься бегом.
Уже подходя к вокзалу, Геннадий увидел несущуюся по улице процессию. Впереди галопом скакал, трубя на ходу в рожок, верховой в начищенной до солнечного блеска медной каске с гребнем. За ним тарахтели по брусчатке, две линейки, на каждой в два ряда сидели топорники в медных гребнястых касках и куртках из грубого сукна с медными же пуговицами – лица у всех суровые, усатые, встревоженные. За линейками катила телега с пожарным ручным насосом и ещё одна, с водяной бочкой и раздвижной лестницей на высоких козлах. Замыкала кортеж рессорная пролётка, с которой надрывно гудел колокол – в него с упоением звонил очередной суконно-медный усач. Прохожие останавливались, озирались и долго смотрели вслед этому великолепию. Собаки надрывались брёхом, мальчишки бежали вслед, оглашая улицу криками и заливистым свистом.
Геннадий тоже остановился и обернулся – в полуверсте, над крышами поднимался, становясь на глазах гуще, столб дыма. Он спрятал злорадную усмешку – ну, теперь то вам тут точно будет не до меня! – и, не оглядываясь, зашагал к зданию вокзала. Саквояж приятно оттягивал руку, напоминая, что теперь он «вооружён и очень опасен» – так, кажется, назывался старый, ещё советских времён, фильм-вестерн по книге американца Брета Гарта?
